Сообщение на тему древнерусские подвижники и святые. Святые подвижники русской идеи. Показ презентации «Петр и Феврония Муромские»

Глава 1. Борис и Глеб – святые страстотерпцы. Глава 2. Преподобный Феодосий Печерский Глава 3. Святые Киево-Печерского патерика Глава 4. Преподобный Авраамий Смоленский Глава 5. Святые князья Глава 6. Святители Глава 7. Святитель Стефан Пермский Глава 8. Преподобный Сергий Радонежский Глава 9. Северная Фиваида Глава 10. Преподобный Нил Сорский Глава 11. Преподобный Иосиф Волоцкий Глава 12. Трагедия древнерусской святости Глава 13. Юродивые Глава 14. Святые миряне и их жены Глава 15. Легендарные мотивы в русских житиях Заключение Указатель литературы Библиография

Почему сегодня для нас так важна эта книга? Прежде всего, она напоминает нам о тех нравственных идеалах, на которых воспитывалось не одно поколение наших предков. Миф об отсталости Древней Руси давно развеян учеными, но по-прежнему продолжает корениться в сознании огромного числа наших соотечественников. Мы уже поняли высоту древнерусского ремесла, порой уже недостижимую для нас, начинаем понимать и значение древнерусской музыки и литературы.

Я рад тому, что пропаганда древнерусской музыки ширится, и она находит все больше поклонников. С древнерусской литературой дело обстоит сложнее. Во-первых, упал уровень культуры. Во-вторых, предельно затруднен доступ к первоисточникам. Предпринятое отделом древнерусской литературы Пушкинского дома издание «Памятников литературы Древней Руси» пока не способно удовлетворить растущие запросы читателей из-за небольшого тиража. Именно поэтому издательство «Наука» готовит двадцатитомное издание «Памятников» двухсоттысячным тиражом. Нам еще предстоит узнать и постичь все величие древнерусской литературы.

Чем же для нас ценно издание книги Георгия Федотова? Оно вводит нас в особый и почти забытый мир древнерусской святости. Нравственное начало всегда было необходимо в общественной жизни. Нравственность в конечном счете едина во все века и для всех людей. Честность, добросовестность в труде, любовь к Родине, презрение к материальным благам и в то же время забота об общественном хозяйстве, правдолюбие, общественная активность – всему этому учат нас жития.

Читая старую литературу, мы должны помнить, что и старое не устаревает, если к нему обращаться с поправкой на время, на иные общественные условия. Взгляд историка никогда не должен оставлять нас, иначе мы ничего не поймем в культуре и лишим себя величайших ценностей, которые вдохновляли наших предков.

Академик Д. С. Лихачев

Протоиерей Александр Мень. Возвращение к истокам

Его справедливо сравнивали с Чаадаевым и Герценом. Как и они, Георгий Петрович Федотов (1886–1951) был историком-мыслителем и публицистом европейского и мирового масштаба, как и они, обладал даром облекать свои идеи в блестящую литературную форму.

Как и к ним, к Федотову можно приложить древнее изречение: «Нет пророка в своем отечестве». Подобно Чаадаеву, он подвергался атакам со стороны самых разных идейных лагерей и, подобно Герцену, умер на чужбине.

Но в отличие от Герцена, он не проходил через болезненные кризисы, не знал трагических разочарований и разладов. Даже отказавшись от каких-либо взглядов, этот на удивление гармоничный человек всегда сохранял из них то, что считал подлинным и ценным.

При жизни Федотов не стал, как Чаадаев и Герцен, человеком-легендой. Россию он покинул, еще не получив известности, а эмигрантскую среду слишком раздирали страсти, чтобы она по достоинству смогла оценить спокойную, независимую, кристально-ясную мысль историка. Умер Федотов в сталинскую эпоху, когда сам факт эмигрантства неизбежно вычеркивал человека, будь он писатель или художник, философ или ученый, из отечественного наследия.

Между тем внутренне Федотов всегда оставался в России. С ней были его помыслы и когда он работал во Франции, и когда уехал за океан. Он много и напряженно думал над ее судьбами, изучал ее прошлое и настоящее. Писал, вооружившись скальпелем строго исторического анализа и критики, обходя подводные камни мифов и предрассудков. Не метался из крайности в крайность, хотя и знал, что немногие среди окружающих захотят понять его и принять.

Федотов внимательно следил за событиями, происходившими на родине и, как правило, давал им глубокие и точные оценки. Но больше всего он сделал для изучения русской истории. Минувшее не было для него самоцелью. В его трудах повсюду видна осознанная направленность: постигнуть душу Древней Руси, увидеть в ее святых конкретно-национальное воплощение общехристианского мирового идеала и проследить его судьбы в последующих веках. В частности, его глубоко волновала трагедия российской интеллигенции, и он стремился уяснить, что она сохранила, а что утратила из исконной духовности христианства. Как и его друг известный философ Николай Бердяев (1874–1948), Федотов считал политическую свободу и свободное творчество неотъемлемой частью культурного созидания.

История давала Федотову пищу для широких обобщений. Взгляды его в целом сложились еще до эмиграции. Известный отечественный ученый Владимир Топоров с полным основанием считает Федотова представителем русского философского возрождения, «которое дало России и миру много славных и очень разных имен и оказало большое влияние на духовную культуру всего XX века» . Но среди них Федотов занимает особое место. Его собственной осевой темой было то, что принято называть «философией культуры» или «богословием культуры». И тему эту он развивал на материале русской истории.

Сегодня, вскоре после знаменательного юбилея тысячелетия Крещения Руси, Федотов наконец возвращается домой.

Встречу наших читателей с ним, с одной из главных книг его жизни можно считать настоящим праздником отечественной культуры.

Истоки Федотова – на Волге. Он родился в Саратове 1 октября 1886 г., через несколько месяцев после смерти Александра Николаевича Островского, обессмертившего мир провинциальных городов Поволжья. Отец историка был чиновником при губернаторе. Он умер, когда Георгию было одиннадцать лет. Мать, в прошлом учительница музыки, вынуждена была тянуть троих сыновей собственными силами (пенсия была невелика). И все же ей удалось дать Георгию гимназическое образование. Он учился в Воронеже, жил в интернате на казенный счет. Глубоко страдал в угнетающей атмосфере общежития. Именно тогда, будучи гимназистом, Федотов проникся убеждением, что «больше так жить нельзя», что общество нуждается в радикальных преобразованиях. Ответ на наболевшие вопросы он сначала, казалось, нашел в идеях шестидесятников, народников, а к концу курса уже обратился к марксизму и социал-демократии. В этих новых для России доктринах его больше всего привлекал пафос свободы, социальной справедливости. И много позже, найдя собственный путь, Федотов не изменил своей приверженности демократическому духу.

Будущего ученого и мыслителя со школьных лет отличала органическая цельность и какая-то просветленность натуры. Протест против социальных недугов не заразил его душу озлобленностью. Физически слабый, отстававший от сверстников в их развлечениях, Георгий не терзался, как теперь говорят, «комплексами», был открыт, доброжелателен, отзывчив. Быть может, здесь сыграли роль его блестящие способности.

Но вот в 1904 г. гимназия позади. Нужно выбирать жизненное поприще. Восемнадцатилетний юноша, считающий себя социал-демократом, исходит не из собственных интересов и вкусов, а из потребностей рабочего класса, которому он решил посвятить себя. Он приезжает в Петербург и поступает в технологический институт.

Но учиться ему пришлось недолго. Революционные события 1905 г. прерывают лекции. Федотов возвращается в Саратов. Там он принимает участие в митингах, в деятельности подпольных кружков. Вскоре его арестовывают и приговаривают к ссылке. Благодаря хлопотам деда-полицмейстера, вместо отправки в Сибирь Федотова высылают в Германию, в Пруссию.

Там он продолжает контактировать с социал-демократами, подвергается высылке из Пруссии, два года учится в Йенском университете. Но в его взглядах уже наметились первые перемены. Он начинает сомневаться в незыблемости атеизма и приходит к выводу, что найти верный курс для социальных преобразований невозможно без серьезного знания истории.

Вот почему, вернувшись в 1908 г. в Петербург, Федотов поступает на историко-филологический факультет.

Связи с кругами революционеров остаются, но в центре для Федотова отныне наука: история, социология.

С учителем Федотову повезло. Им стал крупнейший русский специалист по средним векам Иван Михайлович Гревс (1860–1941). На лекциях и семинарах Гревса Федотов не только изучал памятники и события прошлого, но и учился понимать смысл живой преемственности в истории народов и эпох. Это была школа, в значительной мере определившая культурологию Федотова.

Однако вновь учеба прерывается при драматических обстоятельствах. В 1910 г. в саратовском доме Федотова полиция обнаружила прокламации, привезенные из Петербурга. Собственно сам Георгий Петрович не имел к делу прямого отношения: он лишь исполнил просьбу знакомых, но теперь он понял, что его снова ждет арест, и поспешно уехал в Италию. И все же университетский курс он окончил. Сначала приехал в Петербург по чужим документам, затем сам заявил о себе полиции, был выслан в Ригу и, наконец, сдал экзамены.

Его назначают приват-доцентом университета по кафедре средних веков, но из-за нехватки студентов Федотову приходится работать в Петербургской публичной библиотеке.

Там он сблизился с историком, богословом и общественным деятелем Антоном Владимировичем Карташевым (1875–1960), который к тому времени уже проделал сложный путь от «неохристианства» Д. С. Мережковского к православному мировоззрению. Карташев помог Федотову окончательно укрепиться на почве духовных идеалов христианства. Для молодого ученого это вовсе не означало сжечь то, чему он поклонялся. Став сознательным и убежденным христианином, он ни на йоту не изменил своей преданности свободе, демократии, культурному строительству. Напротив, в Евангелии он нашел «оправдание» достоинства личности, вечные основы творчества и социального служения. Поэтому, как пишет его биограф, Федотов увидел в первой мировой войне не только бедствие, но и «борьбу за свободу в союзе с западными демократиями» . Октябрьскую революцию он расценил как «великую», сравнимую лишь с английской и французской . Но с самого начала его тревожила возможность ее перерождения в «личную тиранию». Исторический опыт давал повод к довольно пессимистическим прогнозам.

Впрочем, начиная с военных лет Федотов отдаляется от общественной деятельности и целиком уходит в научную работу. В Петрограде он сближается с писавшим «в стол» христианским мыслителем Александром Мейером (1876–1939) и его религиозно-философским кружком. Кружок не примыкал к политической оппозиции, а ставил своей целью сохранять и развивать духовные сокровища русской и мировой культуры. Вначале направленность этого сообщества была несколько аморфной, но постепенно большинство его членов вошло в ограду Церкви. Таков был и путь самого Федотова, и до последнего дня жизни на родине он был связан с Мейером и его единомышленниками, участвовал в их журнале «Свободные голоса», просуществовавшем всего один год (1918).

Как и многим деятелям культуры, Федотову пришлось испытать трудности голодных и холодных лет времен гражданской войны. Защитить диссертацию он не смог. Продолжал работать в библиотеке. Перенес тиф. После женитьбы в 1919 г. он должен был изыскивать новые средства к существованию. И именно тогда Федотову была предложена кафедра средних веков в Саратове. Осенью 1920 г. он приехал в родной город.

Разумеется, он не мог рассчитывать, что в эту грозную эпоху студентов будет интересовать медиевистика. Но некоторые его курсы и беседы на религиозно-философские темы собирали огромную аудиторию. Вскоре, однако, Федотов убедился, что университет поставлен в жесткие цензурные условия. Это вынудило его в 1922 г. покинуть Саратов. Печальным фактом остается то, что многие, подобные Федотову, честные и принципиальные люди невольно становились аутсайдерами. Их все чаще оттесняли приспособленцы, быстро усваивавшие новый «революционный» жаргон. Начиналась эпоха великого русского исхода, когда страна теряла многих выдающихся деятелей.

Несколько лет Федотов пытался найти свое место в сложившихся условиях. В 1925 г. он печатает первую свою книгу «Абеляр» о знаменитом средневековом философе и теологе. Но статью о Данте цензура уже не пропустила.

Угасал ленинский нэп, ощутимо менялась общая атмосфера в стране. Федотов понимал, что события принимают тот зловещий оборот, который он давно предвидел. Он был чужд монархизма и реставраторства. «Правые» так и остались для него носителями темной косной стихии. Однако, будучи историком, он очень рано сумел оценить реальную ситуацию. Позднее, уже за рубежом, он дал точную и взвешенную оценку сталинщине. В 1937 г. он с иронией писал об эмигрантах, которые мечтали об «избавлении от большевиков», тогда, как уже «не «они» правят Россией. Не они, а он». Одним из симптомов политической метаморфозы, совершившейся при Сталине, Федотов считал разгон Общества старых большевиков. «Казалось бы, – замечает историк, – в Обществе старых большевиков нет места троцкистам по самому определению. Троцкий – старый меньшевик, лишь в Октябрьскую революцию вошедший в партию Ленина; роспуск этой безвластной, но влиятельной организации показывает, что удар наносит Сталин именно традиции Ленина» .

Словом, нетрудно понять, какие мотивы руководили Федотовым, когда он принял решение уехать на Запад. Пойти на этот шаг ему было нелегко, тем более, что А. Мейер и друзья по религиозно-философскому кружку были против эмиграции. И все же Федотов не стал откладывать. В сентябре 1925 г. он выехал в Германию, имея при себе удостоверение, позволявшее ему работать за границей по средним векам. Что ждало его, не поступи он так, мы можем догадаться по участи Мейера. Через четыре года после отъезда Федотова члены кружка были арестованы, а Мейер приговорен к расстрелу, от которого его спасло лишь заступничество старого друга – А. Енукидзе. Остаток жизни философ провел в лагерях и ссылках. Его труды были изданы в Париже почти через сорок лет после его смерти.

Итак, для Федотова начался новый период жизни, жизни русского изгнанника.

Недолгая попытка устроиться в Берлине; тщетные усилия найти себе место в парижской медиевистике; первые выступления в прессе с очерками о русской интеллигенции; идейная конфронтация с различными эмигрантскими течениями. В конце концов судьба его определяется приглашением в Богословский институт, недавно основанный в Париже митрополитом Евлогием (Георгиевским). Там уже преподают его старые друзья – Антон Карташев и Сергей Безобразов, впоследствии епископ и переводчик Нового Завета.

Вначале он, естественно, читает историю западных исповеданий и латинский язык, это была его стихия. Но вскоре освободилась кафедра агиологии, то есть изучения житий святых, и Федотов вошел в новую для него область, ставшую с тех пор главным призванием историка.

Лавировать в эмигрантской среде было не просто. Здесь были и монархисты, и аскетически настроенные люди, подозрительно относившиеся к культуре и интеллигенции, и «евразийцы», питавшие надежды на диалог с Советами. Федотов не примкнул ни к одной из этих группировок. Спокойный характер, ум аналитика, верность принципам культурного творчества и демократии не позволяли ему принять какую-либо из радикальных концепций. Ближе всего он сошелся с философом Николаем Бердяевым, публицистом Ильей Фондаминским и монахиней Марией, впоследствии героиней Сопротивления. Участвовал он и в движении русского христианского студенчества, и в экуменической работе, но, как только замечал дух узости, нетерпимости, «охоты на ведьм», то немедленно отходил в сторону, предпочитая оставаться самим собой. Он принимал идею «реставрации» только в одном смысле – как возрождение духовных ценностей.

В 1931 г. «карловчане», церковная группировка, отколовшаяся от Московского патриархата, объявила, что Православная и самодержавие нераздельны. «Карловчане» нападали как на Богословский институт, как и на иерархию в России, испытывавшую в то время давление сталинского пресса. Федотов не мог сочувствовать «карловчанам», считавшим себя «национально мыслящими», не только по нравственным соображениям: он отчетливо сознавал, что Русская Церковь и отечество вошли в новую фазу истории, после которой возврата назад нет. В том же 1931 г. он основал журнал «Новый Град» с широкой культурно-общественной и христианско-демократической платформой. Там он опубликовал множество ярких и глубоких статей, посвященных главным образом актуальным вопросам мировой и русской истории, событиям и спорам тех дней. Вокруг журнала группировались люди, желавшие стать по ту сторону «правого» и «левого»: мать Мария, Бердяев, Федор Степун, Фондаминский, Марина Цветаева, философы Владимир Ильин, литературоведы Константин Мочульский, Юрий Иваск, монах Лев Жилле – француз, ставший православным. Печатался Федотов и в органе Бердяева, знаменитом парижском журнале «Путь».

Однако заветные мысли Федотов наиболее полно выразил в своих исторических трудах. Еще в 1928 г. он выпустил фундаментальную монографию о митрополите Филиппе Московском, который выступал против тирании Ивана Грозного и заплатил жизнью за свое мужество. Тема была выбрана историком не случайно. С одной стороны Федотов хотел показать несправедливость упреков в адрес Русской Церкви, которая якобы всегда отличалась равнодушием к общественной жизни: а с другой – развенчать миф о том, что старая Московская Русь была чуть ли не эталоном религиозно-социального порядка.

Федотов был глубоко убежден, что исконные духовные идеалы православной Руси имеют непреходящее значение и исключительно важны для современности. Он лишь хотел предостеречь от неоправданной ностальгии по далекому прошлому, которое имело как светлые, так и теневые стороны.

«Будем остерегаться, – писал он, – двух ошибок: чрезмерно идеализировать прошлое – и рисовать его сплошь в черном свете. В прошлом, как и в настоящем, шла извечная борьба добрых и темных сил, правды и кривды, но, как и в настоящем, слабость, малодушие преобладали над добром и злом» . Эта «слабость» стала, по словам Федотова, особенно заметна в Московскую эпоху. «Можно отметить, – пишет он, – что примеры мужественных уроков церкви государству, частые в удельно-вечевую эпоху русской истории, становятся реже в столетие московского единодержавия. Церкви легко было учить миролюбию и верности, крестному слову буйных, но слабых князей, мало связанных с землей и раздираемых взаимными усобицами. Но великий князь, а позже царь московский стал «грозным» государем, не любившим «встреч» и не терпевшим противления своей воли» . Тем более знаменательной и привлекательной является, по Федотову, фигура св. Филиппа Московского, не побоявшегося вступить в единоборство с тираном, перед которым трепетали стар и млад.

Подвиг св. Филиппа Федотов рассматривает на фоне патриотической деятельности Русской Церкви. Московский первоиерарх радел о своем отечестве не меньше, чем св. Алексий, духовник князя Дмитрия Донского. Речь идет лишь о различных аспектах патриотизма. Одни иерархи содействовали укреплению великокняжеского престола, перед другими встала иная задача – социально-нравственная. «Св. Филипп, – утверждает историк, – отдал жизнь в борьбе с этим самым государством, в лице царя, показав, что и оно должно подчиниться высшему началу жизни. В свете подвига Филиппова мы понимаем, что не московскому великодержавию служили русские святые, а тому Христову свету, который светился в царстве, – и лишь до тех пор, пока этот свет светился» .

В конфликте митрополита Филиппа с Грозным Федотов увидел столкновение евангельского духа с властью, поправшей все этические и правовые нормы. Оценка историком роли Грозного как бы предвосхищала дискуссии об этом царе, связанные с желанием Сталина превратить его в идеального монарха.

Федотову приходилось вести и полемику с теми, кто под влиянием апокалиптических событий нашего столетия пришли к обесцениванию культуры, истории, творчества. Многим казалось, что мир переживает эпоху заката, что Запад и Россия, пусть и по-разному, идут к своему концу. Понять такие настроения, свойственные не только русской эмиграции, было нетрудно. Ведь действительно, после первой мировой войны началось последовательное разрушение тех институтов и ценностей, которыми жил XIX век. Нужно было изрядное мужество и стойкость, нужна была твердая вера, чтобы преодолеть соблазн «ухода в себя», пассивности, отказа от созидательной работы.

И Федотов этот соблазн преодолел.

Он утверждал ценность труда и культуры как выражения высшей природы человека, его богоподобия. Человек – не машина, а вдохновенный труженик, призванный преобразовывать мир. Сверхприродный импульс действовал в истории с самого ее начала. Он определяет отличие человека от животного. Он освящает не только взлеты сознания, но и повседневное бытие человека. Считать культуру дьявольским изобретением – значит отказаться от человеческого первородства. Высшее начало проявляется и в Аполлоне, и в Дионисе, то есть и в просветленном разуме, и в пламенеющей стихии. «Не желая уступить демонам ни аполлонического Сократа, ни дионисического Эсхила, – писал Федотов, – мы, христиане, можем дать истинные имена божественным силам, действовавшим и, по апостолу Павлу, в дохристианской культуре. Это имена Логоса и Духа. Одно знаменует порядок, стройность, гармонию, другое – вдохновение, восторг, творческий порыв. Оба начала неизбежно присутствуют во всяком деле культуры. И ремесло и труды земледельца невозможны без некоторой творческой радости. Научное познание немыслимо без интуиции, без творческого созерцания. И создание поэта или музыканта предполагает суровый труд, отливающий вдохновение в строгие формы искусства. Но начало Духа преобладает в художественном творчестве, как начало Логоса – в научном познании» .

Существует градация в сферах творчества и культуры, но в целом они имеют высшее происхождение. Отсюда невозможность отбрасывать их, третировать как нечто преходящее, а значит ненужное.

Федотов сознавал, что человеческие деяния всегда могут быть поставлены перед судом Вечности. Но эсхатология не была для него поводом для «недеяния», проповедуемого китайскими даосами. Поясняя свою установку, он приводил эпизод из жизни одного западного святого. Когда тот, будучи семинаристом, играл во дворе в мяч, его спросили: что бы он стал делать, если бы узнал, что скоро конец мира? Ответ был неожиданным: «Я бы продолжал играть в мяч». Иными словами, если игра – это зло, то ее нужно бросить в любом случае; если же нет, то она имеет ценность всегда. Федотов усмотрел в приведенном рассказе своего рода притчу. Смысл ее заключается в том, что труд и творчество важны всегда, независимо от исторической эпохи. В этом он следовал апостолу Павлу, осуждавшему тех, кто бросал работу под предлогом скорого конца мира.

К столетнему юбилею со дня рождения Г. П. Федотова американский русский альманах «Путь» поместил редакционную статью о нем (Нью-Йорк, 1986, № 8–9). Статья называлась «Созидатель богословия культуры». И действительно, из русских мыслителей, наряду с Владимиром Соловьевым, Николаем Бердяевым и Сергеем Булгаковым, Федотов больше всего сделал для глубинного осмысления природы культуры. Корень ее они видят в духовности, в вере, в интуитивном постижении Реальности. Все, что производит культура: религии, искусства, социальные институты – так или иначе восходит к этому первичному источнику. Если психофизические свойства человека – дар природы, то его духовность – дар, обретенный в запредельных измерениях бытия. Этот дар позволяет человеку прорвать жесткий круг естественного детерминизма и создавать новое, небывшее, идти навстречу космическому единству. Какие бы силы ни тормозили это восхождение, оно будет совершаться вопреки всему, реализуя заложенную в нас тайну.

Творчество, по Федотову, имеет личностный характер. Но личность не изолированная единица. Она существует в живых взаимосвязях с окружающими личностями и средой. Так создаются сверхличностные, но индивидуальные облики национальных культур. Принимая их ценность, Федотов стремился увидеть их неповторимые особенности. И в первую очередь эта задача стояла перед ним, когда он изучал истоки русской духовной культуры, стремился найти вселенское в отечественном, и одновременно – национальное воплощение вселенского в конкретной истории России. Такова одна из главных целей книги Федотова «Святые Древней Руси», которая вышла в Париже в 1931 г., издавалась еще дважды: в Нью-Йорке и в Париже – и теперь предлагается нашим читателям.

Написать ее историка побудили не только занятия агиологией в институте, но и стремление найти корни, истоки Святой Руси как особого неповторимого феномена. Он не случайно обратился именно к древним «Житиям». Для Федотова его труд был не «археологией», не исследованием прошлого ради него самого. Именно в допетровские времена сложился, по его мнению, архетип духовной жизни, ставший идеалом для всех последующих поколений. Разумеется, история этого идеала не протекала безоблачно. Он прокладывал себе дорогу в сложных общественных условиях. Во многом судьба его была трагична. Но духовное созидание во всем мире и во все времена было нелегкой задачей и всегда сталкивалось с препятствиями, которые должно было преодолеть.

Книгу Федотова о древнерусских святых можно в чем-то считать уникальной. Конечно, и до него было написано немало исследований и монографий по истории Русской Православной Церкви и ее выдающихся деятелей. Достаточно напомнить труды Филарета Гумилевского, Макария Булгакова, Евгения Голубинского и многих других. Однако Федотов первым дал целостную картину истории русских святых, которая не тонула в деталях и сочетала широкую историософскую перспективу с научной критикой.

Как писал литературовед Юрий Иваск, «Федотов стремился услышать в документах, в памятниках голоса истории. При этом, не искажая фактов и не отбирая их искусственно, он подчеркивал в прошлом то, что могло бы пригодиться для настоящего» . Прежде чем книга увидела свет, Федотов провел тщательную работу по изучению первоисточников и критическому их анализу. Некоторые свои исходные принципы он изложил год спустя в очерке «Православие и историческая критика» . В нем он выступил как против тех, кто считал, что критика источников посягает на церковную традицию, так и тех, кто был склонен к «гиперкритике» и, подобно Голубинскому, оспаривал достоверность почти всех древних свидетельств.

Федотов показал, что вера и критика не только не препятствуют друг другу, но должны друг друга органически дополнять. Вера касается тех вопросов, которые не подлежат суду науки. В этом отношении традиция, предание свободны от выводов критики. Однако критика «вступает в свои права всякий раз, когда предание говорит о факте, о слове или событии, ограниченном в пространстве и времени. Все, что протекает в пространстве и времени, что доступно или было доступно чувственному опыту, может быть предметом не только веры, но и знания. Если наука безмолвствует о тайне Троицы или божественной жизни Христа, то она может дать исчерпывающий ответ о подлинности Константинова дара (некогда признававшегося и на Востоке), о принадлежности произведения тому или иному отцу, об исторической обстановке гонений на или деятельности вселенских соборов» .

Что же касается «гиперкритики», то Федотов подчеркивал, что ею, как правило, руководят не объективные научные соображения, а определенные идейные предпосылки. В частности, таковы скрытые пружины исторического скептицизма, готового с порога все отрицать, отбрасывать, подвергать сомнению. Это, по словам Федотова, скорее даже не скептицизм, а «увлечение собственными, новыми сплошь и рядом, фантастическими конструкциями. В данном случае вместо критицизма уместно говорить о своеобразном догматизме, где догматизируются не традиции, а современные гипотезы» .

Затронул историк и вопрос о чудесах, столь часто встречающихся как в древних «Житиях», так и в Библии . Здесь Федотов также указал на демаркационную линию, проходящую между верой и наукой. «Вопрос о чуде, – писал он, – вопрос порядка религиозного. Ни одна наука – менее других историческая – не может решить вопроса о сверхъестественном или природном характере факта. Историк может лишь констатировать факт, допускающий всегда не одно, а много научных или религиозных объяснений. Он не имеет права устранять факт только потому, что факт выходит из границ его личного или среднего житейского опыта. Признание чуда не есть признание легенды. Легенда характеризуется не простым наличием чудесного, но совокупностью признаков, указывающих на ее народное или литературное, сверхиндивидуальное, существование; отсутствием крепких нитей, связывающих ее с данной действительностью. Чудесное может быть действительным, естественное – легендарным. Пример: чудеса Христовы и основание Рима Ромулом и Ремом. Наивность, верующая в легенды, и рационализм, отрицающий чудо, – одинаково чужды православной исторической науке, – я бы сказал, науке вообще» .

Такой, одновременно критический и связанный с преданием веры, сбалансированный подход был положен Федотовым в основу его книги «Святые Древней Руси».

Рассматривая тему книги Федотова, Владимир Топоров верно подметил, что понятие святости имеет свой источник в дохристианской традиции. В славянском язычестве это понятие связано с таинственным избытком жизненной силы . К этому можно лишь добавить, что термины «святой» и «святость» восходят также к Библии , где они указывают на тесную связь земного человеческого с верховной Тайной божественности. Человек, именуемый «святым», посвящен Богу, несет на себе печать иного мира. В христианском сознании святые – это не просто «добрые», «праведные», «благочестивые» люди, а те, кто были причастны запредельной Реальности. Им во всей полноте присущи черты конкретного человека, вписанного в определенную эпоху. И в то же время они возвышаются над ней, указывая путь в будущее.

В своей книге Федотов прослеживает, как в древнерусской святости формировался особый русский религиозный тин. Хотя генетически он связан с общехристианскими началами и византийским наследием, в нем очень рано появились индивидуальные черты.

Византия дышала воздухом «сакральной торжественности». Несмотря на огромное влияние иноческого аскетизма, она была погружена в пышную красоту священнодействия, отображающего неподвижную вечность. Писания древнего мистика, известного под именем Дионисия Ареопагита , во многом определили миросозерцание, церковность и эстетику Византии. Этический элемент, разумеется, не отрицался, но он нередко отступал на второй план по сравнению с эстетикой – этим зеркалом «небесной иерархии».

Иной характер приобрела христианская духовность на Руси уже в первые же десятилетия после князя Владимира. В лице св. Феодосия Печерского она, сохранив аскетическую традицию Византии, усилила евангельский элемент, который ставил во главу угла действенную любовь, служение людям, милосердие.

Этот первый этап в истории древнерусской святости в эпоху ордынского ига сменяется новым – мистическим. Его воплощает св. Сергий Радонежский. Федотов считает его первым русским мистиком. Он не находит прямых свидетельств о связи основателя Троицкой лавры с афонской школой исихазма, но утверждает их глубокую близость. В исихазме была развита практика духовного самоуглубления, молитвы, преображения личности через ее сокровенное единение с Богом.

В третьем, московском, периоде две первые тенденции приходят в столкновение. Это произошло в силу того, что сторонники социальной активности Церкви, иосифляне, стали опираться на поддержку мощной государственной власти, окрепшей после свержения ордынского ига. Носители аскетического идеала, св. Нил Сорский и «нестяжатели», не отрицали роли социального служения, но они боялись превращения Церкви в богатый и репрессивный институт и поэтому выступали и против монастырского землевладения, и против казней еретиков. В этом конфликте внешне победили иосифляне, но их победа повела к глубокому и затяжному кризису, породившему раскол старообрядчества. А затем наступил иной раскол, потрясший всю русскую культуру, – связанный с реформами Петра.

Эту цепь событий Федотов определил как «трагедию древнерусской святости». Но он же отметил, что, несмотря на все кризисы, изначальный идеал, гармонически сочетавший служение обществу с духовным самоуглублением, не погиб. В том же XVIII веке, когда Церковь оказалась подчиненной жесткому синодальному строю, неожиданно воскрес дух древних подвижников. «Под почвой, – пишет Федотов, – текли благодатные реки. И как раз век Империи, столь, казалось бы, неблагоприятный для оживления русской религиозности, принес возрождение мистической святости. На самом пороге новой эпохи Паисий (Величковский) , ученик православного Востока, находит творения Нила Сорского и завещает их Оптиной пустыни. Еще святитель Тихон Задонский, ученик латинской школы, хранит в своем кротком облике фамильные черты Сергиева дома. С XIX века в России зажигаются два духовных костра, пламя которых отогревает замерзшую русскую жизнь: Оптина пустынь и Саров. И ангельский образ Серафима, и оптинские старцы воскрешают классический век русской святости. Вместе с ними приходит время реабилитации св. Нила, которого Москва забыла даже канонизировать, но который в XIX веке, уже церковно чтимый, для всех нас является выразителем самого глубокого и прекрасного направления древнерусского подвижничества .

Когда Федотов писал эти строки, прошло всего три года со смерти последнего из старцев Оптиной пустыни. Таким образом, свет христианского идеала, сложившегося в Древней Руси, дошел и до нашего тревожного столетия. Этот идеал был укоренен в Евангелии. Христос провозглашает важнейшими две заповеди: любовь к Богу и любовь к человеку. Здесь – основа подвига Феодосия Печерского , который сочетал молитву с активным служением людям. От него зачинается история духовности Русской Православной Церкви. И история эта продолжается сегодня. Она столь же драматична, как в средние века, но те, кто верит в жизненность вечных ценностей и идеалов, могут согласиться с Федотовым, что они нужны и сейчас – как нашей стране, так и всему миру. Федотов продолжал преподавать в институте. Писал многочисленные статьи и эссе. Выпустил книги «И есть и будет» (1932), «Социальное значение христианства» (1933), «Стихи духовные» (1935). Но работать было все труднее. Политическая и общественная атмосфера становилась напряженной и мрачной. Приход к власти Гитлера, Муссолини, Франко в который раз раскололи эмиграцию. Многие изгнанники видели в тоталитарных вождях Запада чуть ли не «спасителей России». Демократ Федотов, разумеется, не мог принять такую позицию. Все больше чувствовал он отчуждение от «национально мыслящих», которые готовы были призывать на «царство большевиков» любых интервентов, кем бы они ни были.

Когда же Федотов в 1936 г. публично высказался, что Долорес Ибаррури, при всем его несогласии с ее взглядами, ближе ему, чем генералиссимус Франко, на историка посыпался град инсинуаций. Даже митрополит Евлогий, человек широких взглядов, уважавший Федотова, выразил ему свое неодобрение. С этого момента любое политическое высказывание ученого подвергалось атакам. Последней каплей оказалась новогодняя статья 1939 г., где Федотов одобрял антигитлеровскую политику Советского Союза. Теперь уже вся корпорация преподавателей Богословского института под давлением «правых» осудила Федотова.

Этот акт вызвал негодование «рыцаря свободы» Николая Бердяева. Он откликнулся на него статьей «Существует ли в православии свобода мысли и совести?», появившейся незадолго до второй мировой войны. «Оказывается, – писал Бердяев, – что защита христианской демократии и свобода человека недопустима для профессора Богословского института. Православный профессор должен быть защитником Франко, который предал свое отечество иностранцам и утопил народ свой в крови. Совершенно ясно, что осуждение Г. П. Федотова профессурой Богословского института было именно политическим актом, глубоко компрометирующим это учреждение» . Защищая Федотова, Бердяев защищал духовную свободу, нравственные идеалы русской интеллигенции, универсализм Евангелия против узости и псевдотрадиционализма. По его словам, «когда говорят, что православный должен быть «национально мыслящим» и не должен быть «интеллигентом», то всегда хотят охранить старое язычество, которое вошло в православие, с которым оно срослось и не хочет очиститься. Люди такой формации могут быть очень «православными», но они очень мало христиане. Они даже считают Евангелие баптистской книгой. Они не любят христианства и считают его опасным для своих инстинктов и эмоций. Бытовое и есть язычество внутри христианства» . Эти строки звучали особенно остро в связи с растущей тенденцией рассматривать только лишь как часть национального наследия, вне зависимости от самой сущности Евангелия. Именно в таком духе высказывался тогда во Франции Шарль Моррас, создатель движения «Аксьен Франсе», судимый впоследствии за сотрудничество с нацистами.

Федотов всегда подчеркивал, что, как культурный феномен, стоит в одном ряду с язычеством. Его уникальность – во Христе и в Евангелии. И именно в этом ключе следует оценивать каждую цивилизацию, основанную на христианстве, в том числе и русскую.

Однако для спокойного диалога условий не было. На аргументы отвечали травлей. Только студенты вступились за своего профессора, который тогда находился в Лондоне, и послали ему письмо с выражением поддержки.

Но тут грянула война и прекратила все споры. Пытаясь добраться в Аркашон к Бердяеву и Фондаминскому, Федотов оказался на острове Олерон вместе с Вадимом Андреевым, сыном известного писателя. Как обычно, от невеселых дум его спасала работа. Осуществляя свою давнюю мечту, он стал переводить библейские псалмы на русский язык.

Вне всякого сомнения, Федотов разделил бы участь своих друзей – матери Марии и Фондаминского, погибших в гитлеровских лагерях. Но его спасло то, что Американский еврейский комитет внес его имя в списки лиц, которых Соединенные Штаты готовы были принять как беженцев. Митрополит Евлогий, к тому времени уже примирившийся с Федотовым, дал ему благословение на отъезд. С большими трудностями, то и дело рискуя жизнью, Федотов с близкими добрался до Нью-Йорка. Это было 12 сентября 1941 г.

Так началось последнее, американское, десятилетие его жизни и трудов. Сначала он преподавал в богословской школе при Иельском университете, а затем стал профессором Православной Свято-Владимирской семинарии. Наиболее значительным произведением Федотова в этот период стала книга «Русская религиозная мысль», вышедшая на английском языке. Она еще ждет своих русских издателей, хотя неизвестно, сохранился ли ее оригинал.

В послевоенные годы Федотов мог видеть, как осуществляются его политические прогнозы. Победа над нацизмом не принесла главной его победительнице внутренней свободы. Сталинская автократия, присвоив себе плоды народного подвига, казалось, шла к зениту. Федотову не раз приходилось слышать, что все это фатум России, что она знала только тиранов и холопов и поэтому сталинщина неизбежна. Однако Федотов не любил политических мифов, пусть даже правдоподобных. Он отказывался принять мысль, будто русская история запрограммировала Сталина, что в основах русской культуры можно найти лишь деспотизм и подчинение. И его позиция, как всегда, была не просто эмоциональной, а строилась на серьезном историческом фундаменте.

Незадолго до смерти, в 1950 г., он поместил в нью-йоркском журнале «Народная правда» (№ 11–12) статью «Республика Святой Софии». Она была посвящена демократической традиции Новгородской республики.

Федотов раскрыл исключительную оригинальность культуры Новгорода не только в сфере иконописи и зодчества, но и в области социально-политической. При всех своих средневековых изъянах вечевой порядок был вполне реальным «народоправством», напоминавшим демократию древних Афин. «Вече выбирало все свое правительство, не исключая архиепископа, контролировало и судило его» . В Новгороде существовал институт «палат», которые коллективно решали все важнейшие государственные дела. Символами этой новгородской демократии были храм Святой Софии и образ Богоматери «Знамение». Не случайно предание связывает историю этой иконы с борьбой новгородцев за свою свободу. И не случайно, что Грозный с такой беспощадностью расправился с Новгородом. Его гнев был обрушен даже на знаменитый вечевой колокол – эмблему старинного народоправства.

«История, – заключает Федотов, – судила победу другой традиции в русской церкви и государстве. Москва стала преемницей одновременно и Византии и Золотой Орды, и самодержавие царей – не только политическим фактом, но и религиозной доктриной, для многих почти догматом. Но когда история покончила с этим фактом, нора вспомнить о существовании иного крупного факта и иной доктрины в том же самом русском православии. В этой традиции могут почерпать свое вдохновение православные сторонники демократической России» . Федотов выступает против политического господства Церкви, теократии. «Всякая теократия, – пишет он, – таит в себе опасность насилия над совестью меньшинства. Раздельное, хоть и дружеское сосуществование церкви и государства является лучшим решением для сегодняшнего дня. Но, оглядываясь в прошлое, нельзя не признать, что в пределах восточно-православного мира Новгород нашел лучшее разрешение вечно волнующего вопроса об отношениях между государством и церковью» .

Этот очерк стал как бы духовным завещанием Георгия Петровича Федотова. 1 сентября 1951 г. он скончался. Тогда едва ли кто-нибудь мог предположить, что недалек день конца сталинщины. Но Федотов верил в осмысленность исторического процесса. Верил в победу человечности, духа и свободы. Он верил, что никакие темные силы не смогут остановить потока, который течет к нам из первохристианства и воспринявшей его идеалы Святой Руси.

Протоиерей Алекандр Мень

Введение

Изучение русской святости в ее истории и ее религиозной феноменологии является сейчас одной из насущных задач нашего христианского и национального возрождения. В русских святых мы чтим не только небесных покровителей святой и грешной России: в них мы ищем откровения нашего собственного духовного пути. Верим, что каждый народ имеет собственное религиозное призвание, и, конечно, всего полнее оно осуществляется его религиозными гениями. Здесь путь для всех, отмеченный вехами героического подвижничества немногих. Их идеал веками питал народную жизнь; у их огня вся Русь зажигала свои лампадки. Если мы не обманываемся в убеждении, что вся культура народа, в последнем счете, определяется его религией, то в русской святости найдем ключ, объясняющий многое в явлениях и современной, секуляризированной русской культуры. Ставя перед собой грандиозную задачу ее оцерковления, ее обратного включения в тело вселенской Церкви, мы обязаны специфицировать вселенское задание христианства: найти ту особую ветвь на Лозе, которая отмечена нашим именем: русскую ветвь православия.

Удачное разрешение этой задачи (конечно, в практике, в духовной жизни) спасет нас от большой ошибки. Мы не будем приравнивать, как часто это делаем, русского к православному, поняв, что русская тема есть тема частная, а православная – всеобъемлющая, и это спасет нас от духовной гордыни, искажающей нередко русскую национально-религиозную мысль. С другой стороны, осознание нашего личного исторического пути поможет нам сосредоточить на нем возможно более организованные усилия, избавив, может быть, от бесплодной растраты сил на чужих, нам непосильных дорогах.

В настоящее время среди русского православного общества господствует полное смешение понятий в этой области. Обычно сопоставляют духовную жизнь современной, послепетровской России, наше старчество или наше народное юродство, с «Добротолюбием», то есть с аскетикой древнего Востока, легко перебрасывая мост через тысячелетия и обходя совершенно неизвестную или мнимо известную святость Древней Руси. Как это ни странно, задача изучения русской святости, как особой традиции духовной жизни, даже не была поставлена. Этому мешал предрассудок, который разделялся и разделяется большинством как православных, так и враждебных Церкви людей: предрассудок единообразия, неизменности духовной жизни. Для одних это канон, святоотеческая норма, для других – трафарет, лишающий тему святости научного интереса. Разумеется, духовная жизнь в христианстве имеет некоторые общие законы, лучше сказать, нормы. Но эти нормы не исключают, а требуют разделения методов, подвигов, призваний. В католической Франции, развивающей огромную агиографическую продукцию в настоящее время господствует школа Жоли (автор книги о «психологии святости»), которая изучает в святом индивидуальность – в убеждении, что благодать не насилует природы. То правда, что католичество со своей характерной спецификацией во всех областям духовной жизни, прямо приковывает внимание к конкретной личности. В православии преобладает традиционное, общее. Но это общее дано не в безликих схемах, а в живых личностях. Мы имеем свидетельства о том, что иконописные лики многих русских святых в основе своей портретны, хотя и не в смысле реалистического портрета. Личное в житии, как и на иконе дано в тонких чертах, в оттенках: это искусство нюансов. Вот почему от исследователя требуется здесь гораздо больше острого внимания, критической осторожности, тонкой, ювелирной акривии, чем для исследователя католической святости. Тогда лишь за типом, «трафаретом», «штампом» встанет неповторяемый облик.

Огромная трудность этой задачи зависит от того, что индивидуальное открывается лишь на отчетливом фоне общего. Другими словами, необходимо знание агиографии всего христианского мира, прежде всего православного, греческого и славянского Востока, чтобы иметь право судить об особом русском характере святости. Никто из русских церковных и литературных историков до сих пор не был достаточно вооружен для такой работы. Вот почему и предлагаемая книга, которая лишь в очень немногих пунктах может опереться на результаты готовых работ, является лишь черновым наброском, скорее программой будущих исследований, столь важных для духовных задач нашего времени.

Материалом для настоящей работы будет служить доступная нам агиографическая житийная литература Древней Руси. Жития святых были излюбленным чтением наших предков. Даже миряне списывали или заказывали для себя житийные сборники. С XVI века, в связи с ростом московского национального сознания, появляются сборники чисто русских житий. Митрополит Макарий при Грозном с целым штатом сотрудников-грамотеев более двадцати лет собирал древнюю русскую письменность в огромный сборник Великих Четьих Миней, в котором жития святых заняли почетное место. Среди лучших писателей Древней Руси посвятили свое перо прославлению угодников Нестор Летописец, Епифаний Премудрый и Пахомий Логофет. За века своего существования русская агиография прошла через разные формы, знала разные стили. Слагаясь в тесной зависимости от греческого, риторически развитого и украшенного, жития (образец – Симеон Метафраст Х века), русская агиография, быть может, лучшие свои плоды принесла на Киевском юге. Немногочисленные, правда, памятники домонгольской поры с пышной словесной культурой соединяют богатство конкретного дееписания, отчетливость личной характеристики. Первые всходы житийной литературы на севере до и после монгольского погрома имеют совсем иной характер: это краткие, бедные и риторикой и фактическими подробностями записи – скорее канва для будущих сказаний, нежели готовые жития. В. О. Ключевский высказал предположение о связи этих памятников с кондаком шестой песни канона, за которой читается житие святого в канун его памяти. Во всяком случае, мнение о народном происхождении древнейших северно-русских житий (Некрасов, отчасти уже Шевырев) давно оставлено. Народность языка некоторых житий – вторичное явление, продукт литературного упадка. С начала XV века Епифаний и серб Пахомий создают и в северной Руси новую школу – несомненно, под греческими и юго-славянскими влияниями – школу искусственно изукрашенного, пространного жития. Ими – особенно Пахомием – создается устойчивый литературный канон, пышное «плетение словес», подражать которому стремятся русские книжники до конца XVII века. В эпоху Макария, когда переделывалось множество древних неискусных житийных записей, творения Пахомия вносились в Четьи Минеи в неприкосновенности. Огромное большинство этих агиографических памятников находится в строгой зависимости от своих образцов. Есть жития почти целиком списанные с древнейших; другие развивают общие места, воздерживаясь от точных биографических данных. Так поневоле поступают агиографы, отделенные от святого длительным промежутком времени – иногда столетиями, когда и народное предание иссякает. Но здесь действует и общий закон агиографического стиля, подобный закону иконописи: он требует подчинения частного общему, растворения человеческого лица в небесном прославленном лике. Писатель-художник или преданный ученик святого, взявшийся за свой труд над его свежей могилой, умеют тонкой кистью, скупо, но точно дать несколько личных черт. Писатель поздний или добросовестный труженик работают но «лицевым подлинникам», воздерживаясь от личного, неустойчивого, неповторимого. При общей скупости древнерусской литературной культуры неудивительно, что большинство исследователей приходят в отчаяние от бедности русских житий. В этом отношении характерен опыт Ключевского. Он знал русскую агиографию, как никто другой ни до ни после него. Он изучил по рукописям до 150 житий в 250 редакциях – и в результате многолетних исследований пришел к самым пессимистическим выводам. За исключением немногих памятников, остальная масса русской житийной литературы бедна содержанием, представляя чаще всего литературное развитие или даже копирование традиционных типов. Ввиду этого и «небогатым историческим содержанием жития» нельзя пользоваться без предварительной сложной работы критики. Опыт Ключевского (1871) надолго отпугнул русских исследователей от «неблагодарного» материала. А между тем его разочарование в значительной мере зависело от его личного подхода: он искал в житии не того, что оно обещает дать как памятник духовной жизни, а материалов для изучения постороннего явления: колонизации русского Севера. Стоило через 30 лет после Ключевского одному светскому провинциальному ученому поставить своей темой изучение религиозно-нравственных направлений, и русские жития по-новому осветились для него. Исходя как раз из изучения шаблонов, А. Кадлубовский мог в легчайших изменениях схем усмотреть различия духовных направлений, очертить линии развития духовных школ. Правда, это сделано им лишь для полутора – двух столетий московской эпохи (XV-XVI), но для столетий важнейших в истории русской святости. Надо удивляться, что пример варшавского историка не нашел у нас подражателей. За последние предвоенные десятилетия история русского жития имела у нас многих прекрасно вооруженных работников. Изучались преимущественно или областные группы (Вологодская, Псковская, Поморская), или агиологические типы («святые князья»). Но изучение их продолжало оставаться внешним, литературно-историческим, без достаточного внимания к проблемам святости как категории духовной жизни. Нам остается прибавить, что работа над русской агиографией чрезвычайно затруднена отсутствием изданий. Из 150 житий, или 250 редакций, известных Ключевскому (а после него были найдены и неизвестные ему), напечатаны не более полусотни преимущественно древнейших памятников. А. Кадлубовский дает их неполный список. Начиная с середины XVI века, то есть как раз с расцвета агиографической продукции в Москве, почти весь материал лежит в рукописях. Не более четырех агиографических памятников получили научные издания; остальные – перепечатки случайных, не всегда лучших рукописей. По-прежнему исследователь прикован к старым допечатным сборникам, рассеянным в библиотеках русских городов и монастырей. Подлинный литературный материал древности вытеснен позднейшими переложениями и переводами. Но и переложения эти далеки от полноты. Даже в Четьих Минеях св. Димитрия Ростовского русский житийный материал представлен крайне скупо. Для большинства отечественных подвижников св. Димитрий отсылает к «Прологу», который дает лишь сокращенные жития, и то не для всех святых. Благочестивый любитель русской агиографии может найти для себя много интересного в двенадцати томах переложений А. Н. Муравьева, писанных – в этом их главное достоинство – часто по рукописным источникам. Но для научной работы, особенно ввиду вышеуказанного характера русского жития, переложения, конечно, не годятся. Понятно при таких условиях, что наша скромная работа за рубежом России не может удовлетворить строгим научным требованиям. Мы пытаемся лишь, вслед за Кадлубовским, внести в русскую агиографию новое освещение, то есть поставить новые проблемы – новые для русской науки, но весьма старые по существу, ибо они совпадают со смыслом и идеей самой агиографии: проблемы духовной жизни. Так в анализе трудностей русской агиографической науки вскрывается, как почти в каждой русской культурной проблеме, основная трагедия нашего исторического процесса. Безмолвная «Святая Русь», в своей оторванности от источников словесной культуры древности, не сумела поведать нам о самом главном – о своем религиозном опыте. Новая Россия, вооруженная всем аппаратом западной науки, прошла равнодушно мимо самой темы «Святой Руси», не заметив, что развитием этой темы в конце концов определяется судьба России.

В заключение этой вводной главы необходимо сделать несколько замечаний, касающихся канонизации русских святых. Этой частной теме в русской литературе посчастливилось. У нас имеются два исследования: Васильева и Голубинского, которые пролили достаточно света на эту прежде темную область. Канонизация есть установление Церковью почитания святому. Акт канонизации – иногда торжественный, иногда безмолвный – не означает определения небесной славы подвижника, но обращается к земной Церкви, призывая к почитанию святого в формах общественного богослужения. Церковь знает о существовании неведомых святых, слава которых не открыта на земле. Церковь никогда не запрещала частной молитвы, то есть обращения с просьбой о молитве к усопшим праведникам, ею не прославленным. В этой молитве живых за усопших и молитве усопшим, предполагающей ответную молитву усопших за живых, выражается единение Церкви небесной и земной, то «общение святых», о котором говорит «апостольский» символ веры. Канонизованные святые представляют лишь четко, литургически очерченный круг в центре небесной Церкви. В православной литургике существенное отличие канонизованных святых от прочих усопших состоит в том, что святым служатся молебны, а не панихиды. К этому присоединяется поминание их имен в различные моменты богослужения, иногда установление праздников им, с составлением особых служб, то есть переменных молитв богослужения. На Руси, как, впрочем, и во всем христианском мире, народное почитание обычно (хотя и нс всегда) предшествует церковной канонизации. Православным народом чтутся в настоящее время множество угодников, никогда не пользовавшихся церковным культом. Более того, строгое определение круга канонизованных святых Русской Церкви наталкивается на большие трудности. Трудности эти зависят от того, что, помимо общей канонизации, Церковь знает еще и местную. Под общей мы в данном случае – не совсем правильно – разумеем национальное, то есть, в сущности, тоже местное почитание. Местная канонизация бывает или епархиальной, или более узкой, ограничиваясь отдельным монастырем или храмом, где покоятся мощи святого. Последние, то есть узко местные формы церковной канонизации часто приближаются к народной, так как устанавливаются иногда без надлежащего разрешения церковной власти, прерываются на время, снова возобновляются и вызывают неразрешимые вопросы. Все списки, календари, указатели русских святых, как частные, так и официальные, разногласят, иногда весьма значительно, в числе канонизованных угодников. Даже последнее синодальное издание (впрочем, не официальное, а лишь официозное) – «Верный месяцеслов русских святых» 1903 г. – не свободно от погрешностей. Он дает общее число 381. При правильном понимании значения канонизации (и молитвы святым) спорные вопросы канонизации в значительной мере теряют остроту, как перестают смущать и известные в Русской Церкви случаи деканонизации, то есть запрещения почитания уже прославленных святых. Канонизованная в 1649 г. княгиня Анна Кашинская была вычеркнута из числа русских святых в 1677 г., но восстановлена при императоре Николае II. Причиной деканонизации было действительное или мнимое двуперстное сложение ее руки, использованное старообрядцами. По той же причине из общечтимых переведен в местночтимые угодники Св. Ефросин Псковский, горячий поборник двукратной «аллилуйи». Известны и другие, менее замечательные, случаи, особенно частые в XVIII столетии. Церковная канонизация, акт, обращенный к земной Церкви, руководится религиозно-педагогическими, иногда национально-политическими мотивами. Устанавливаемый ею выбор (а канонизация и есть лишь выбор) не притязает на совпадение с достоинством иерархии небесной. Вот почему на путях исторической жизни народа мы видим, как меняются в его даже церковном сознании небесные покровители; некоторые столетия окрашиваются в определенные агиографические цвета, впоследствии бледнеющие. Теперь русский народ почти забыл имена Кирилла Белозерского и Иосифа Волоцкого , двух из самых чтимых святых Московской Руси. Побледнели для него и северные пустынники и новгородские святые, но в эпоху империи расцветает почитание св. князей Владимира и Александра Невского. Быть может, лишь имя преподобного Сергия Радонежского сияет никогда не меркнущим светом на русском небе, торжествуя над временем. Но эта смена излюбленных культов является драгоценным показателем глубоких, часто незримых прорастании или увядании в основных направлениях религиозной жизни народа. Каковы те органы церковной власти, которым принадлежит право канонизации? В древней Церкви каждая епархия вела свои самостоятельные списки (диптихи) мучеников и святых, распространение почитания некоторых святых до пределов вселенской Церкви было делом свободного выбора всех городских – епископальных церквей. Впоследствии канонизационный процесс был централизован – на Западе в Риме, на Востоке в Константинополе. На Руси киевские и московские митрополиты – греки, естественно, сохранили за собой право торжественной канонизации. Известен даже единственный документ, связанный с канонизацией митрополита Петра, из которого видно, что русский митрополит запрашивал патриарха цареградского. Несомненно, однако, что в многочисленных случаях местной канонизации епископы обходились без согласия митрополита (московского), хотя трудно сказать, каково было господствующее правило. С митрополита Макария (1542–1563) канонизация как общечтимых, так и местных святых становится делом соборов при митрополите, впоследствии патриархе московском. Время Макария – юность Грозного – вообще означает новую эпоху в русской канонизации. Объединение всей Руси под скипетром князей московских, венчание Ивана IV на царство, то есть вступление его в преемство власти византийских «вселенских», по идее православных царей необычайно окрылило московское национально-церковное самосознание. Выражением «святости», высокого призвания русской земли были ее святые. Отсюда потребность в канонизации новых угодников, в более торжественном прославлении старых. После Макарьевских Соборов 1547–1549 гг. число русских святых почти удвоилось. Повсюду по епархиям было предписано производить «обыск» о новых чудотворцах: «Где которые чудотворцы прославились великими чудесы и знамении, из коликих времен и в каковы лета». В окружении митрополита и по епархиям работала целая школа агиографов, которая спешно составляла жития новых чудотворцев, переделывала старые в торжественном стиле, соответствующем новым литературным вкусам. Четьи Минеи митрополита Макария и его канонизационные соборы представляют две стороны одного и того же церковпо-национального движения. Соборная, а с XVII века патриаршая власть сохранила за собой право канонизации (исключения встречаются для некоторых местных святых) до времени Святейшего Синода, который с XVIII века сделался единственной канонизационной инстанцией. Петровское законодательство (Духовный регламент) относится более чем сдержанно к новым канонизациям, – хотя сам Петр канонизовал св. Вассиана и Иону Пертоминских в благодарность за спасение от бури на Белом море. Два последних синодальных столетия отмечены чрезвычайно ограничительной канонизационной практикой. До императора Николая II были причислены к лику общечтимых святых всего четыре угодника. В XVIII веке нередки случаи, когда епархиальные архиереи собственной властью прекращали почитание местных святых, даже церковно канонизованных. Лишь при императоре Николае II, в соответствии с направлением его личного благочестия, канонизации следуют одна за другой: семь новых святых за одно царствование. Основаниями для церковной канонизации были и остаются: 1) жизнь и подвиг святого, 2) чудеса и 3) в некоторых случаях нетление его мощей.

Отсутствие сведений о жизни святых было препятствием, затруднявшим канонизацию святых Иакова Боровицкого и Андрея Смоленского в XVI веке. Но чудеса восторжествовали над сомнениями московских митрополитов и их следователей. Чудеса вообще являются главным основанием для канонизации – хотя и не исключительным. Голубинский, который вообще склонен приписывать этому второму моменту решающее значение, указывает, что церковное предание не сохранило сведений о чудесах св. князя Владимира, Антония Печерского и множества святых новгородских епископов. Что касается нетления мощей, то по этому вопросу у нас в последнее время господствовали совершенно неправильные представления. Церковь чтит как кости, так и нетленные (мумифицированные) тела святых, ныне одинаково именуемые мощами. На основании большого материала летописей, актов обследования святых мощей в старое и новое время Голубинский мог привести примеры нетленных (кн. Ольга, кн. Анддрей Боголюбский и сын его Глеб, киевские печерские святые), тленных (св. Феодосии Черниговский, Серафим Саровский и др.) и частично нетленных (св. Димитрий Ростовский, Феодосии Тотемский) мощей. Относительно некоторых свидетельства двоятся или даже позволяют предполагать позднейшую тленность некогда нетленных мощей. Самое слово «мощи» в древнерусском и славянском языке означало кости и иногда противополагалось телу. Об одних святых говорилось: «Лежит мощьми», а о других: «Лежит в теле». На древнем языке «нетленные мощи» означали «нетленные», то есть не распавшиеся кости. Известны не очень редкие случаи естественного нетления, то есть мумификации тел, ничего общего со святыми не имеющих: массовая мумификация на некоторых кладбищах Сибири, Кавказа, во Франции – в Бордо и Тулузе и т. д. Хотя Церковь всегда видела в нетлении святых особый дар Божий и видимое свидетельство их славы, в Древней Руси не требовали этого чудесного дара от всякого святого. «Кости наги – источают исцеление», – пишет ученый митрополит Даниил (XVI в.). Только в синодальную эпоху укоренилось неправильное представление о том, что все почивающие мощи угодников являются нетленными телами. Это заблуждение – отчасти злоупотребление – было впервые громко опровергнуто санктпетербургским митрополитом Антонием и Святейшим Синодом при канонизации св. Серафима Саровского . Несмотря на разъяснение Синода и на исследование Голубинского, в народе продолжали держаться прежние взгляды, и потому результаты кощунственного вскрытия мощей большевиками в 1919–1920 гг. были для многих тяжелым потрясением. Как это ни странно, Древняя Русь трезвее и разумнее смотрела на это дело, чем новые «просвещенные» столетия, когда и просвещение и церковная традиция страдали от взаимного разобщения.

На Архиерейском Соборе РПЦ 2-3 Февраля 2016 года были приняты установления относительно почитания ряда Российских Святых

На Архиерейском Соборе РПЦ 2-3 Февраля 2016 года был принят ряд установлений относительно всецерковного, всеправославного почитания целого ряда Российских Святых. В их числе Благоверный Великий Князь Киевский и всея Руси Ярослав-Георгий Владимирович Мудрый, Преподобные Александр Пересвет и Андрей Ослябя, Святители Геннадий (Гонзов), Архиепископ Новгородский, и Серафим (Соболев), Архиепископ Богучарский. В соборном документе говорится: «Сообщить имена перечисленных подвижников Предстоятелям Поместных Православных Церквей для включения в их святцы».

Благоверный Великий Князь Ярослав Мудрый (987 - †1054) был местночтимым Святым Киева, Новгорода и Ростова, почитался на Руси столетиями. Во многих старинных русских месяцесловах Великий Князь присутствует как Святой. Отрадно, что было принято соборное постановление, прославившее древнего подвижника во вселенском достоинстве.

Преподобный Нестор Летописец называл Великого Князя Ярослава Премудрым, сравнивая его с библейским царём Соломоном, а также превозносил за создание на месте битвы против печенегов Храма Святой Софии - Премудрости Божией. Грандиозная заслуга Великого Князя Ярослава в том, что он воцерковил Русь. Чин храмовой службы в Киевском Софийском соборе устанавливался как образец для богослужения во всех храмах Руси. Для того в Киев специально командировалось провинциальное духовенство, чтобы они проходили школу регулярного богослужения. По велению Великого Князя кафедральные соборы создавались во многих городах Руси. Они в свою очередь становились богослужебными школами для местных монастырей и приходских храмов. Тут не стоит видеть только административную инициативу Государя. Природа подобных нововведений в высокодуховном, по-христиански любовном отношении Князя Ярослава к своему народу и Отечеству. Люди такое отношение чутко чувствовали и понимали. Поэтому и почитание Князя Ярослава Мудрого как регулярное панихидное поминание продолжалось вплоть до монгольского нашествия. Гробница Благоверного Князя никогда не была в забвении. Во время или после таких панихид совершались чудесные исцеления, справедливые решения каких-то сложных дел, избавления от несчастий. Люди притекали снова и снова, заказывая панихиды уже в благодарность за чудесную помощь. Почитание началось в Киеве, Ростове, Новгороде, потом перешло во Владимир, и далее - в Москву.

Несомненно, знаменательным событием стало общецерковное прославление воинов-схимников Преподобных Александра Пересвета и Андрея Осляби (†1380) - духовных сподвижников Преподобного Сергия Радонежского и Благоверного Великого Князя Дмитрия Донского. Их гробница в храме Рождества Богородицы в Старом Симонове почиталась веками, начиная с погребения их тел после Куликовской битвы, и в Москве с незапамятных времен они стали местночтимыми Святыми. После всесоюзного празднования 600-летия Куликовской битвы в 1980 г. их в качестве местночтимых стали официально почитать в Брянской и Курской епархиях. На самом же деле Пересвета и Ослябю духовно чтили по всей России, особенно с конца 80-х - начала 90-х гг. Недавно я прочитал интересный материал капитана второго ранга запаса, кандидата богословия, Епископа Североморского и Умбского Митрофана (Баданина), где рассказывается:

«В Троице-Сергиевой Лавре есть монах, который во времена своей юности, как и многие тогда, был увлечен восточными духовными традициями и боевыми искусствами. Когда началась перестройка, он с друзьями решил поехать в Тибет, дабы поступить в какой-нибудь буддийский монастырь... И надо прямо сказать, что к чужеземцам отношение в монастырях было крайне скверное: все-таки это тибетская национальная духовность. Наш будущий монах и его друзья были разочарованы: они так стремились к этому возвышенному учению, к этому братству, духовным подвигам, мантрам и молитвам. Такое отношение продолжалось до тех пор, пока тибетцы не узнали, что перед ними русские. Они стали переговариваться между собой, и в разговоре прозвучало слово «Пересвет». Стали выяснять, и оказалось, что имя этого русского монаха записано в особой книге, где фиксируются их важнейшие духовные события. Победа Пересвета занесена туда как событие, которое выпало из привычного хода вещей. Оказывается, Челубей был не просто опытным воином и богатырем - это был тибетский монах, прошедший подготовку не только в системе боевых искусств Тибета, но и освоивший древнейшую практику боевой магии Бон-по. В результате он достиг вершин этого посвящения и обрел статус «безсмертного». Словосочетание «Бон-по» можно перевести как «школа боевой магической речи», то есть искусство борьбы, в котором эффективность приемов боя безпредельно возрастает за счет привлечения путем магических заклинаний силы могучих сущностей потустороннего мiра - демонов (бесов). В результате человек впускает в себя «силу зверя», или, проще говоря, превращается в единое с демоном существо, некий симбиоз человека и беса, становясь бесноватым. Платой за такую услугу является безсмертная душа человека, которая и после смерти не сможет освободиться от этих жутких посмертных объятий сил тьмы. Считалось, что такой монах-воин практически непобедим. Количество таких избранных духами воинов-тибетцев всегда было крайне невелико, они считались особым явлением в духовной практике Тибета. Поэтому-то Челубей и был выставлен на единоборство с Пересветом - чтобы еще до начала сражения духовно сломить русских ».

В свете данного современного предания совершенно иначе видится решение прозорливого Преподобного Сергия Радонежского послать на Куликовскую битву именно схимников, имевших в прошлом и военный опыт, и опыт молитвенный духовной брани, опыт исихазма.

Всероссийское почитание Святителя Геннадия Новгородского (1410 - †1505), подвижника второй половины XV века, было известно по крайней мере с середины XVII столетия. Начиналось же оно столетием ранее - в эпоху Царя Иоанна Васильевича Грозного и Святителя Макария Московского - в Москве и Великом Новгороде. Но тогда не было особого соборного решения о его прославлении, а в XVIII веке, когда усилиями Святейшего Синода пополнялись святцы братских Православных Церквей, он по каким-то причинам оказался в забвении.

Святитель Геннадий (Гонзов) - интереснейшая личность, просвещеннейший человек своего времени. С начала 1470-х годов он был архимандритом кремлёвского Чудового монастыря. Чудов монастырь в те времена был высшей школой Российского Великого Княжества, в нем были мастерские по переписке и изготовлению книг, трудились переводчики, тут же учились как духовные, так и светские лица, которые готовились для государственной службы, в первую очередь для посольских нужд. В 1484 году над архимандритом Геннадием совершили епископскую хиротонию и назначили Архиепископом Новгородским и Псковским. Он и в Новгороде создал мощнейший интеллектуально-духовный центр.

Ещё в 1470-е годы под влиянием приезжих иудеев-талмудистов среди новгородского духовенства и боярства тайно завелась так называемая ересь жидовствующих. Новый Архиепископ с самого начала своего служения на кафедре заподозрил что-то неладное в псковском Немцове монастыре, где Игуменом был Захария, который сам перестал причащаться и запретил принятие Святых Тайн своим инокам. После начала расследования игумен Захария принялся писать на Архиепископа доносы и подметные письма, ложно обвиняя Владыку в «симонии» - получении Новгородской кафедры за денежное подношение Великому Князю Иоанну Васильевичу, и якобы требовании Архиепископом платы с рукополагаемых в священники.

Три года спустя выяснилось, что некоторые священники Новгородской епархии отрицают Новый Завет, святость Животворящего Креста, Пресвятую Троицу, Святое Причастие, Богородицу, святые иконы, а «истинную» веру видят только в талмудическом варианте Ветхого Завета. Еретическая гидра захватила к тому времени Москву, высокое московское чиновничество, Московского Митрополита Зосиму, вовлекла великокняжескую семью - вдовую невестку и внука княжича Димитрия Иоанновича. Великий Князь Иоанн Васильевич Старший хотел видеть своим преемником внука и даже венчал его в 1498 году с титулом второго Великого Князя. Страшное духовное бедствие напало на Русь. И в случае перехода власти к тому юноше духовное извращение могло стать официальной религией нашего государства.

Именно для успешной борьбы с религиозным заблуждением, для наглядного доказательства неразрывной духовной связи между Новым и Ветхим Заветами, для успешного обличения лжи талмудизма Святитель Геннадий со своими помощниками составил полный церковно-славянский канон Ветхого Завета. До того разрозненно существовали церковно-славянские переводы библейских текстов в виде паремий для богослужебных чтений в храме, а также Псалтырь, Книга Иова и некоторые пророческие книги. Полного свода, как Септуагинта на греческом языке, у православных славян не было. Духовный подвиг Святителя Геннадия Новгородского по составлению полной Славянской Библии до сих пор почитается не только на Руси, но и среди всех православных славян, а также инославными славянофилами Запада. Причем для перевода Библии на церковнославянский язык он использовал не только Септуагинту - греческий вариант Священного Писания, но и те Библейские книги, которые к тому времени сохранились только на латинском языке. В своей борьбе с ересью жидовствующих Святитель Геннадий опёрся на один из духовных центров - на Успенский Волоколамский монастырь, ныне известный как Иосифо-Волоцкий монастырь, где также существовала богатая библиотека и во главе которого стоял игумен Иосиф. Под влиянием обличений Святителя Геннадия и Преподобного Иосифа Волоцкого Великий Князь Иоанн Васильевич Старший, который первым носил прозвище Грозного, предал юного Великого Князя Димитрия Иоанновича и его мать опале, а в преемники выдвинул своего православного сына Князя Василия Иоанновича, при котором ересь жидовствующих была окончательно соборно осуждена.

Хорошо известно, что в 1970-е - 1990-е годы клерикальные либералы неоднократно ставили вопрос о деканонизации Святителя Геннадия. Почему, хотелось бы знать? Теперь, после решения Архиерейского Собора о всеправославном признании святости Новгородского Святителя Геннадия, подобные демарши в Церкви станут совершенно недопустимы.

Архиепископ Серафим , в мiру Николай Борисович Соболев (1881 - †1950), по времени самый близкий к нам подвижник православного благочестия, который имеет особенное значение для современности. Он был высокообразованным человеком, окончил Санкт-Петербургскую духовную академию, там же на последнем курсе в 1908 году был пострижен в монашество с именем Серафим в честь прославленного за пять лет до того Преподобного Серафима Саровского. Его однокашники свидетельствовали, что инок Серафим ещё в пору учебы отличался необыкновенно развитым умом, аскетизмом и любовью к Богу, ближним и высокому Православному Богословию. Его хиротония во епископа состоялась в «белом» Крыму, в Симферополе в Октябре 1920 года, ему поручалось окормление воинства. Вместе с тысячами русских беженцев вскоре он оказался в Константинополе, а затем в Болгарии, где решением Временного Церковного Управления под руководством Митрополита Антония (Храповицкого) был назначен викарным епископом Богучарским Воронежской епархии. Но по месту назначения ему так и не удалось служить, и остальную жизнь он провел в изгнании. Он настоятельствовал в русской посольской церкви в Софии, где и был после погребен. В Болгарской Православной Церкви он почитался местночтимо как подвижник благочестия уже вскоре после его смерти, над его гробницей совершались панихиды, а молящиеся получали духовную помощь в своих разнообразных нуждах. В Июне 1989 года мне довелось побывать в Софии и приложиться к гробнице Святителя Серафима, и хочу отметить, что для этого мне пришлось отстоять очередь из нескольких десятков человек, что свидетельствовало об особом почитании Русского Божия Угодника даже до его неофициального прославления РПЦЗ в 2002 году.

Свои богословские труды 1920-1940-х годов Епископ Серафим посвящал в основном борьбе с современными ересями и обличению различных отступлений от православных канонов и обычаев. В 1938 году для Архиерейского Собора РПЦЗ он составил доклад, озаглавленный «Русская Идеология». Именно на основании того доклада и была написана самая знаменитая книга Владыки Серафима. Вообще, самого термина «идеология» церковные богословы в начале ХХ века побаивались. Но в 1930-е годы стало ясно, что духовная брань с силами зла проходит именно в сфере идей. Тогда возросла богоборческая коммунистическая идеология, богоборческая фашистская идеология, богоборческая идеология германского нацизма, наконец, богоборческая идеология финансового нацизма, который продвигался через транснациональные корпорации и политику Северо-Американских соединенных штатов. Возникла духовная необходимость таким многоразличным сводам богоборческих идей противопоставить идеологию православную, идеологию русскую.

И если теперь в большинстве стран европейского цивилизационного типа идеологии откровенного фашизма, нордического нацизма и интернационального коммунизма стали уделом маргиналов или оппозиционеров, то идеология финансового долларового нацизма, религия желтого дьявола после падения режимов СССР и его многочисленных стран-сателлитов охватила большинство государств планеты, в международной и внутренний политике лишая их суверенитета. Идеология финансового нацизма с помощью чётко сформулированных стратегем, массированной пропаганды и агитации каждодневно воздействует на сознание миллиардов людей. С конца 1980-х и появления спецпропагандистского мифа о «деревянном рубле», на протяжении и 1990-х и 2000-х она почти безраздельно господствовала и в России. До сих пор она оказывает яростное сопротивление возрождению российского суверенитета как извне - с помощью в первую очередь финансовых санкций, так и изнутри - со стороны пятой колоны.

Для нас - православных царистов второй половины 1980-х годов, в пору нашего воцерковления «Русская Идеология» стала книгой путеводной! Мы уже тогда прилагали много усилий для её распространения в многочисленных ксерокопиях. На рубеже 1980-х и 1990-х питерец Константин Душенов подпольно издал «Русскую Идеологию» чуть ли не тысячным тиражом, и его бо льшая часть поступила в Москву. Отсюда она расходилась по провинции. С появлением православного официального книгоиздания «Русская Идеология» выпускалась в различных епархиях, и её суммарный тираж, полагаю, уже достиг сотен тысяч экземпляров, распространяется она и в Рунете .

В церковной среде «Русская Идеология» стала одной из популярнейших книг ХХI столетия. Теперь же значение труда Владыки Серафима Соболева в деле возрождения Православной Христианской цивилизации будет только возрастать.

Владыка Серафим одним из первых почувствовал гибельность расцветающих сатанинских идеологий, понял, что нам, церковным людям, нельзя отстраняться от идеологической формы духовной брани. Он собрал и сформулировал ключевые идеи Русского государства, Русского Царства, которые обязательно пригодятся Руси грядущей. И перечитывая в веке нынешнем его труд, можно смело сказать, что воззрения Святителя не были наивными. Во многом именно его книга сформировала среди нашего русского православного люда гражданских, политически подкованных личностей, подданных грядущего Русского Царства, готовых воспринять совершенно новые государственные отношения, пока ещё нам неведомые. Не сомневаюсь, что в конце концов святость Владыки Серафима (Соболева) признают и поймут православные всего мiра!

В определенном смысле названные подвижники X-XI, XIV, XV и XX столетий каждый по-своему своими подвигами, деяниями, собственной жертвенной жизнью и смертью были выразителями разных сторон Русской Идеи. Так, Великий Князь Ярослав Мудрый в своем церковно-державном строительстве, в широком распространении письменной грамотности на Руси, в создании храмов Премудрости Божией - Софийских соборов в Киеве, Новгороде, Смоленске и, возможно, в Полоцке, созидал основы Русской Цивилизации, Русской Идеологии. Иноки-воины Преподобные Александр Пересвет и Андрей Ослябя не только встали на защиту Отечества, но вступили в борьбу за его духовный цивилизационный код. Святитель Геннадий Новгородский стал ревнителем утверждения на Руси подлинно библейского мiровоззрения. А Владыка Серафим (Соболев) свел воедино тысячелетние усилия по соборному обретению Русской Идеи в своем фундаментальном богословском труде. Современные русские храмоздатели, просветители, воспитатели, воины, идеологи, политики в лице этих подвижников в наши трудные и судьбоносные времена обрели себе Небесных Покровителей и помощников.

Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции».

Полный список организаций, запрещенных на территории РФ, см. по ссылкам.

Первые русские святые - кто они? Возможно, узнав о них больше, мы найдем откровения нашего собственного духовного пути.

Святые Борис и Глеб

Борис Владимирович (князь ростовский) и Глеб Владимирович (князь муромский), при крещении Роман и Давид. Русские князья, сыновья великого князя Владимира Святославича. В междоусобной борьбе за киевский престол, вспыхнувшей в 1015 году после смерти их отца, были убиты своим же старшим братом за христианские убеждения. Юные Борис и Глеб, зная о намерениях, не применили оружие против нападавших.

Князья Борис и Глеб стали первыми святыми, канонизированными именно русской церковью. Они не были первыми святыми русской земли, так как позже Церковь стала чтить живших до них варягов Феодора и Иоанна, мучеников за веру, погибших при Владимире-язычнике, княгиню Ольгу и князя Владимира, как равноапостольных просветителей Руси. Но святые Борис и Глеб были первыми венчанными избранниками русской Церкви, первыми чудотворцами ее и признанными небесными молитвенниками "за новые люди христианские". Летописи полны рассказами о чудесах исцеления, происходивших у их мощей (особый акцент на прославлении братьев как целителей сделан в XII веке), о победах, одержанных их именем и с их помощью, о паломничестве князей к их гробу.

Их почитание сразу установилось, как всенародное, до церковной канонизации. Греки-митрополиты сначала сомневались в святости чудотворцев, но митрополит Иоанн, который сомневался больше всех, в скором времени сам перенес нетленные тела князей в новую церковь, установил им праздник (24 июля) и составил им службу. Это был первый пример твердой веры русских людей в своих новых святых. Только так можно было преодолеть все канонические сомнения и сопротивление греков, вообще не склонных поощрять религиозный национализм новокрещенного народа.

Преп. Феодосий Печерский

Преп. Феодосий - отец русского монашества, был вторым святым, торжественно канонизированным русской церковью, и первым ее преподобным. Подобно тому, как Борис и Глеб упредили в земном прославлении св. Ольгу и Владимира, св. Феодосии был канонизирован ранее Антония, своего учителя и первого основателя Киево -Печерского монастыря. Древнее житие св. Антония, если оно и существовало, было рано утрачено.

Антоний, когда к нему начала собираться братия, оставил ее на попечение поставленного им игумена Варлаама и затворился в уединенной пещере, где и пребывал до самой смерти. Он не был наставником и игуменом братии, кроме самых первых пришельцев, и его одинокие подвиги не привлекли внимания. Хотя скончался он всего за год или за два ранее Феодосия, но к тому времени тот был уже единственным средоточием любви и почитания не только монастырской, уже многочисленной братии, но и всего Киева, если не всей южной Руси. В 1091 г. мощи св. Феодосия были открыты и перенесены в великую Печерскую церковь Успения Богородицы, что говорило о его местном, монастырском почитании. А в 1108 году, по почину великою князя Свягополка, митрополит с епископами совершают торжественную (общую) его канонизацию. Еще до перенесения его мощей, лет 10 спустя по смерти святого, преп. Нестор написал его житие, обширное и богатое содержанием.

Святые киево-печерского патерика

В Киево-Печерском монастыре, в Ближней (Антониевой) и Дальней (Феодосиевой) пещерах почивают мощи 118 святых, большинство которых известно лишь по имени (есть и безымянные). Почти все эти святые были иноками монастыря, домонгольской и послемонгольской поры, местно чтимыми здесь. Митрополит Петро Могила канонизировал их в 1643 г., поручив составить общуюимслужбу. И лишь в 1762 г., по указу Святейшего Синода, киевские святые были внесены в общерусские месяцесловы.

О житиях тридцати из киевских святых мы знаем из так называемого Киево-Печерского Патерика. Патериками в древней христианской письменности назывались сводные жизнеописания подвижников - аскетов определенной местности: Египта, Сирии, Палестины. Эти восточные патерики были известны в переводах на Руси с первых времен русского христианства и оказали очень сильное влияние на воспитание нашего монашества в духовной жизни. Печерский Патерик имеет свою длинную и сложную историю, по которой можно фрагментарно судить о древнерусской религиозности, о русском монашестве и монастырском быте.

Преп. Авраамий Смоленский

Один из очень немногих подвижников домонгольского времени, от которого осталось подробное жизнеописание, составленное его учеником Ефремом. Преп. Авраамий Смоленский был не только чтим в своем родном городе после кончины (в начале XIII века), но и канонизирован на одном из московских Макариевских соборов (вероятно, 1549 г.). Жизнеописание св. Авраамия передает образ подвижника большой силы, полный оригинальных черт, может быть, неповторимых в истории русской святости.

Преподобный Авраамий Смоленский, проповедник покаяния и грядущего Страшного Суда, родился в середине ХII в. в Смоленске от богатых родителей, которые до него имели 12 дочерей и молили Бога о сыне. С детства он рос в страхе Божием, часто посещал церковь и имел возможность учиться по книгам. По смерти родителей, раздав все имущество монастырям, церквам и бедным, преподобный ходил по городу в рубище, моля Бога указать путь спасения.

Он принял постриг и в качестве послушания списывал книги и каждый день совершал Божественную литургию. Авраамий был сух и бледен от трудов. Святой был строг и к себе, и к духовным детям. Сам написал две иконы на темы, которые более всего занимали его: на одной изобразил Страшный Суд, а на другой - истязания на мытарствах.

Когда по клевете ему запретили священнодействовать, в городе открылись разные беды: засуха и болезни. Но по его молитве за город и жителей пошел обильный дождь, и засуха кончилась. Тогда все убедились воочию в его праведности и стали высоко почитать и уважать его.

Из жития пред нами предстает необычный на Руси образ аскета с напряженной внутренней жизнью, с беспокойством и взволнованностью, вырывающимися в бурной, эмоциональной молитве, с мрачно - покаянным представлением о человеческой судьбе, не возливающий елей целитель, а суровый учитель, одушевленный, может - быть пророческим вдохновением.

Святые князья

Святые "благоверные" князья составляют особый, весьма многочисленный чин святых в русской церкви. Можно насчитать около 50 князей и княгинь, канонизированных к общему или местному почитанию. Почитание святых князей усиливается во времена монгольского ига. В первое столетие татарщины, с разрушением монастырей, почти иссякает русская монашеская святость. Подвиг святых князей становится главным, исторически важным, не только национальным делом, но и церковным служением.

Если выделить святых князей, пользовавшихся всеобщим, а не только местным, почитанием, то это - св. Ольга, Владимир, Михаил Черниговский, Феодор Ярославский с сыновьями Давидом и Константином. В 1547-49 г. к ним прибавились Александр Невский, Михаил Тверской. Но Михаил Черниговский, мученик, занимает первое место. Благочестие святых князей выражается в преданности церкви, в молитве, в строительстве храмов и уважении к духовенству. Всегда отмечается нищелюбие, заботы о слабых, сирых и вдовицах, реже правосудие.

Русская церковь не канонизирует в своих святых князьях национальные или политические заслуги. Это подтверждает тот факт, что в ряду святых князей мы не находим тех, кто больше всего сделал для славы России и для ее единства: ни Ярослава Мудрого, ни Владимира Мономаха, при всем их несомненном благочестии, никого в ряду князей московских, если не считать Даниила Александровича, местно чтимого в построенномим Даниловом монастыре, и канонизированного не ранее ХУШ или XIX века. Зато Ярославль и Муром дали Церкви святых князей, совершенно неизвестных летописи и истории. Церковь не канонизирует никакой политики, - ни московской, ни новгородской, ни татарской; ни объединительной, ни удельной. Об этом часто забывают в наше время.

Святитель Стефан Пермский

Стефан Пермский занимает совершенно особое место в сонме русских святых, стоя несколько особняком от широкой исторической традиции, но выражая новые, быть может, не вполне раскрытые возможности в русском православии. Святитель Стефан - миссионер, отдавший свою жизнь на обращение языческого народа - зырян.

Св. Стефан был родом из Устюга Великого, в Двинской земле, которая как раз в его время (в XIV веке) из Новгородской колониальной территории переходила в зависимость от Москвы. Русские города представляли островки среди инородческого моря. Волны этого моря подходили к самому Устюгу, вокруг которого начинались поселения западных пермяков, или, по нашему наименованию, зырян. Другие, восточные пермяки, жили на реке Каме, и их крещение было дело преемников св. Стефана. Несомненно, что, как знакомство с пермяками и их языком, так и идея евангельской проповеди среди них относятся к отроческим годам святого. Будучи одним из самых умных людей своего времени, зная греческий язык, он оставляет книги и учения ради проповеди дела любви, Стефан предпочел идти в пермскую землю и миссионерствовать - один. Его успехи и испытания зарисованы в ряде сцен с натуры, не лишенных юмора и прекрасно характеризующих наивное, но природно - доброе зырянское мировоззрение.

Он не стал соединять крещение зырян с их обрусением, он создал зырянскую письменность, он перевел для них богослужение и св. Писание. Он сделал для зырян то, что Кирилл и Мефодий - для всего славянства. Он также составил зырянскую азбуку на основе местных рун - знаков для зарубок на дереве.

Преп. Сергий Радонежский

Новое подвижничество, которое возникает со второй четверти XIV века, после татарского ига, сильно отличается от древне-русского. Это подвижничество пустынножителей. Взяв на себя труднейший подвиг, и притом необходимо связанный с созерцательной молитвой, монахи-пустынники поднимут духовную жизнь на новую высоту, еще не достигнутую на Руси. Главою и учителем нового пустынножительного иночества был преп. Сергий, величайший из святых древней Руси. Большинство святых XIV и начала XV века являются его учениками или "собеседниками", т. е. испытавшими его духовное влияние. Житие преп. Сергия сохранилось благодаря его современнику и ученику Епифанию (Премудрому), биографу Стефана Пермского.

Житие дает понять, что смиренная кротость его - основная духовная ткань личности Сергия Радонежского. Преп. Сергий никогда не наказывает духовных чад. В самых чудесах своих преп. Сергий ищет умалить себя, принизить свою духовную силу. Преп. Сергий – выразитель русского идеала святости, несмотря на заострение обоих полярных концов ее: мистического и политического. Мистик и политик, отшельник и киновит совместились в его благодатной полноте.

На формирование духовных ценностей наших предков оказывала сильное влияние религия. Это и понятно, ибо религия является элементом человеческой культуры, причем таким элементом, который в определенных исторических условиях играет в системе духовной культуры существенную, а иногда и доминирующую роль.

Экономическое развитие Древней Руси дохристианской поры, отличавшееся динамизмом и многогранностью, породило множественность форм и проявлений духовной культуры, достаточно высокой для своего времени. Материалы, собранные отечественными учеными, достаточно полно характеризуют общий уровень воззрений славянского земледельческого и скотоводческого общества на ранних ступенях развития вплоть до принятия христианства.

Чтобы понять мировосприятие древнего славянина, следует обратить внимание на особенности его сознания. А особенность эта сводится к специфике мифологического восприятия действительности. Миф и важная форма его объективности – первобытный обряд – были весьма сложными, многоаспектными образованиями, в которых причудливо переплетались и органически сливались и элементы магии, и зачатки художественного творчества, и социальные нормы, регулирующие поведение людей. Язычество Древней Руси не было застывшей формой, оно развивалось и из сферы мифологически-религи-озной перешло в сферу народного искусства, поэтому вне связи с древним язычеством нельзя понять народную культуру последующих веков.

Религиозные верования дохристианской Руси полностью соответствовали родоплеменным отношениям славян. Славяне поклонялись силам видимой природы и почитали предков. Силы природы воплощались у них в личные божества. Первое место среди них занимали божество солнца – Дажбог (или Даждьбог), Хорос, Велес (или Волос). Даждьбога почитали как источник тепла и света, как подателя всех благ, Велеса – как покровителя стад или «скотьяго бога»; «великим Хоросом», по-видимому, называли само солнечное светило, свершающее путь по небу. Другим божеством был Перун, в котором олицетворялась гроза со страшным громом и смертоносной молнией. Ветер имел свое божество – Стрибога. Небо, в котором пребывал Даждьбог, звалось Сварогом и считалось отцом солнца. Божество земли носило имя Мать-Земля Сырая. Почитая землю как свою мать, славяне чтили Даждьбога и Велеса как дедов человеческих. Но все эти образы богов не получили у славян той ясности и определенности, как, например, в более развитой греческой мифологии. Внешний культ у славян также не был развит: не было ни храмов, ни особого сословия жрецов. Кое-где на открытых местах ставились грубые изображения богов – идолы. Им приносились жертвы, этим и ограничивалось идолослужение. Арабский путешественник Ахмет Ибн Фалдан так описал святилище славян. Святилище – высокий столб, вкопанный в землю, в верхней части с резным лицом, «похожим на человеческое». Вокруг этого изображения стоят такие же, поменьше. За каждым из малых вкопан столб несколько более высокий, чем фигуры. К идолу приходят и приносят хлеб, мясо, молоко, лук и какой-нибудь алкогольный напиток.

Кроме культа природы, у восточных славян был развит и культ предков, связанный с родовым бытом славян. Родоначальник, давно умерший, обоготворялся и считался как бы живущим покровителем своего потомства. Его звали родом, щуром. Прародительницы рода назывались рожаницами и почитались так же, как и род. С падением родовых связей, когда семьи обособились, место щура занял семейный предок – дедушка домовой, покровитель своего двора, невидимо управляющий домашним хозяйством. Вера в загробную жизнь, пронизывающая весь культ предков, сказывалась и в том веровании, что души умерших будто бы бродили по земле и населяли поля, леса и воды (русалки). Веря в существование таинственных хозяев человеческих жилищ, славянин искал таких же хозяев и вне жилищ – в лесу (лешие), в воде (водяные). Вся природа казалась ему одухотворенной и живой. Он вступал с ней в общение, хотел участвовать в тех переменах, которые совершались в природе, и сопровождал эти перемены различными обрядами. Так создавался круг языческих праздников, связанных с почитанием природы и с культом предков.

В обрядах отражались уклад жизни, бытовые нормы или обычаи рода. Обрядами отмечались все трудовые циклы: пахота, сев, жатва, сбор, урожая, охота и др. Дохристианские праздники и обряды по сути своей были народными, так как формировались в процессе развития трудовой деятельности, вследствие чего явились первоосновой всех народных праздников и обрядов, существовавших в последующие исторические эпохи. Религиозные, или магические, мотивы в народных обрядах имели определенное назначение – склонить на свою сторону или обезвредить «силы зла».

Языческие праздники обычно начинались внутри дома. Речь идет не только об узкосемейных делах вроде сватовства, свадьбы, похорон. Новогодние гадания и заклинания будущего урожая, колядки, маскарады, масленичные разгульные пиры с блинами, обряды, связанные с первым выгоном скота, поминание, празднование урожая и многое другое – все это начиналось в каждой семье, где глава семьи выполнял функции жреца и руководил всем праздничным церемониалом. Затем праздник выносился в места общественного «мирского схода», где сопровождался песнопением под аккомпанемент музыкальных инструментов.

Язычество не было религией в современном понимании. Это была довольно хаотическая совокупность различных верований, культов, но не учений. Это соединение религиозных обрядов и целого вороха объектов религиозного почитания. Не достигшее большого развития и не имевшее внутренней крепости языческое миросозерцание наших предков оказывалось под посторонним религиозным влиянием. Если славяне легко примешивали к своим суевериям суеверия финнов и попадали под влияние шаманов – волхвов и кудесников, то тем более должна была повлиять христианская вера на тех же славян, которые могли ее познать. Торговые сношения с Византией облегчали для Руси знакомство с Христовою верою. Варяжские купцы и дружинники, ходившие в Царьград, стали там обращаться в христианство и приносили на Русь новое учение, передавая его славянам.

В княжение Игоря в Киеве уже была христианская церковь св. Ильи – соборная, т. е. главная церковь города. Поэтому можно заключить о существовании в Киеве христианских общин со своими церквами и клиром. По словам летописца, в Киеве «мнози бо беша варязи кристиани». В дружине самого Игоря было много христиан. Жена князя – княгиня Ольга – также приняла христианство.

Каково было положение киевских христианских общин? Скорее всего довольно неустойчивое. Одновременно с обращенными к Христу молитвами совершались языческие жертвоприношения, которых требовал ненасытный Перун. Летопись рассказывает, как при князе Владимире толпа киевлян-язычников (983 г.) убила двух христиан, отца и сына, за отказ отца добровольно отдать своего сына в жертву богам.

И все-таки византийское христианство медленно, но упрямо пробивало себе дорогу на Русь: строятся храмы, появляются церковнослужители, начинается оформление церковной организации. Однако это не означает, что христиане в ту пору были многочисленны и влиятельны. Нам известно, что к началу 40-х гг. X в. они встречались среди «княжих мужей» и прочих жителей Киева, составляя определенную группу. Сами же представители княжеского рода оставались «погаными», язычниками. Исключение составила княгиня Ольга. В 955 г., отмечает летописец, «иде Ольга в Греки, где и крестилась». В крещении ей было дано имя Олена (Елена) в честь императрицы Елены, матери Константина I, сделавшего христианство официальной религией Римской империи.

Обращение Ольги в христианство древнерусские летописцы воспринимали как проявление глубочайшей мудрости, присущей княгине. И в памяти потомков крещение Ольги стало событием большой важности, личность княгини окружена ореолом славы. Однако крещение Ольги было скорее фактом ее личной жизни, лишенным какого-либо серьезного политического смысла. Она не пыталась утвердить христианство на Руси и даже не сумела воспитать в собственном сыне склонности к христианству. Святослав оставался язычником. Для Святослава христианская вера казалась безумием и глупостью.

Следовательно, вплоть до последних десятилетий X в. христианство не смогло основательно привиться в русском обществе. При описанной выше обстановке обращение Владимира к христианству может показаться неожиданным. Однако обращение киевского князя к новой вере было весьма мотивированным. Распространив свою власть практически на все русско-славянские земли, Владимир неизбежно должен был придерживаться какой-то, как сказали бы сегодня, «общенациональной» политической программы, которая по условиям того времени выражалась в религиозной форме.

В 980 г. князь попытался объединить язычество на всей территории от восточных склонов Карпат до Оки и Волги, от Балтийского моря до Черного. С этой целью князь провел реформу языческого культа. Главным божеством был объявлен бог грома и молнии Перун, особо почитавшийся в княжеско-дружинной среде. В число общерусских божеств (пантеон) вошли также почитавшиеся в различных славянских землях Даждьбог, Хорос, Стрибог, Мокошь, Семаргл, после создания пантеона богов в Киеве Владимир послал своего дядю Добрыню в Новгород, и тот «постави кумира над Волхвом». Однако интересы страны звали Русь к более развитой и более вселенской религии.

К религиям, оказывающим существенное влияние на ситуацию в Восточной Европе в X в., следует отнести православие, католичество и ислам. Русские «искатели веры» должны были представлять различия этих основных религий, поскольку киевские купцы и воины постоянно бывали в Константинополе, сражались на Крите и в Малой Азии, торговали с египтянами и сирийцами, ездили в Волжскую Булгарию и Хорезм. Но преобладающее влияние, безусловно, имела Византия. Византийская империя и ее культура в ту пору занимали ведущее положение на международной арене средневекового мира. И как говорилось выше, Киевская Русь активно вовлекалась в контакты с Византией. Объясняется это двумя причинами: с одной стороны, восточные славяне совершали частые набеги на территорию Византии, с другой – сама Византия втягивала Киевскую Русь в свою внешнеполитическую деятельность. Политика временных союзов – одно из орудий византийской дипломатии. В полной мере это относится ко времени, непосредственно предшествующему принятию христианства Русью. В то время вспыхнуло восстание под предводительством полководца Варды Фокина. Греческое правительство, не располагая силами, искало помощи у Киевского князя Владимира. Союз был заключен (987 г.), благодаря русскому вмешательству мятеж был подавлен, а Варда Фока погиб (988).

По логике новая религия должна была быть принята славянами только из рук византийцев. Но летопись неожиданно предлагает нам сюжет о «выборе вер». Нельзя не обратить внимание на то, что летопись приводит миссионеров из стран, соседних с Русью, стран, с которыми у Руси существовали взаимные отношения во многих сферах, стран, представители которых нередко бывали и даже обосновывались на Руси. Можно сказать, что «выбор» веры Владимиром предопределился наличием на Руси тех или иных религиозных общин и, конкретно, культурно-политическими контактами с соседними странами в данный период.

О том, как крестился князь Владимир и как он крестил свой народ, на Руси существовало много преданий. Не помня точных обстоятельств дела, одни рассказывали, что князь крестился в Киеве; другие указывали место его крещения в городке Василеве (под Киевом); третьи говорили, что он принял крещение в Крыму, в греческом городке Корсуне (Херсонесе), после того как взял этот город у греков. Около ста лет спустя после крещения Руси летописец занес в свою летопись такие предания об этом событии.

Кроме летописи, о крещении Владимира, повествует митрополит Илларион, монах Иаков, которые отрицают роль греческого миссионерства и пишут, что Владимир решил принять христианство сам, без чьего-нибудь посредства и содействия. В частности, монах Иаков в «похвале князю Русскому Володимиру» объясняет его поступок, во-первых, тем, что сам Бог «просветил сердце его», во-вторых, прослышав о бабке своей Ольге, он возгорел желанием подражать ей. Далее Иаков сообщает, что Владимир крестился до похода на Корсунь, который он предпринял уже, будучи христианином. Это сообщение признается учеными более достоверным, чем летописная «Корсунская легенда». Известный русский византолог XIX в. В. Васильевский писал, что взятие Корсуни не находилось в какой-либо связи с крещением русского народа. Академик А. Шахматов считает, что корсунская версия крещения Владимира была сочинена греческим духовенством в целях утверждения роли Византии в крещении Руси.

Однако как бы ни толковалась версия о крещении Владимира, из корсунского похода он вернулся в Киев с многочисленной свитой попов, мощами святых Климента и Фифа, иконами и начал обращать киевлян в новую веру. Народ киевский крестили на берегу Днепра и его притока Почайны. Кумиры старых богов были повергнуты наземь и брошены в реку. Это событие относят к 988 г. Значит ли оно, что окрестили всех жителей Киева? Несомненно, нет. Летопись сообщает, что были такие, которые продолжали веровать по-прежнему. Это они бежали за уплывавшим Перуном, оплакивали низвергнутую святыню.

Крещение народа было делом очень сложным, требовалось время, чтобы народ принял новую веру. На следующий год после крещения Киева Владимир отправил Добрыню, чтоб окрестить новгородцев. Предпочитая язычество, новгородцы оказали сопротивление, но были сломлены военной силой. Сопротивление оказали Чернигов и Смоленск. В глухих углах (например у вятичей) язычество держалось, не уступая новой вере, еще целые века. Может быть, только к середине XII в. была окрещена основная масса населения на Руси. Однако старые верования не сразу были забыты народом и сплетались с новым вероучением в пеструю смесь веры и суеверия.

Христианство стало духовным стержнем государства. Если до Владимира было создано «тело государства, то Владимир вдохнул в него душу». В этом состояла огромная заслуга истинного создателя Древнерусского государства – князя Владимира I Святославовича. Сын Владимира – Ярослав Мудрый – упорно добивался от Константинопольского патриарха канонизации Владимира. Отказ был категорический. Признали святыми только сыновей Владимира – Бориса и Глеба, погибших в усобной борьбе. Был установлен единый день памяти первых русских святых – 24 июля. Летописный некролог содержит указания на то, почему греческое священство отказалось канонизировать князя. Его «не прославил бог», т. е. от гробницы Владимира не происходит чудотворений, которые в те времена считались непременным знаком святости. И получилось так, пишет летописец, что мы, «став христианами, не воздаем ему почестей, равных его делу».

Владимира провозгласила святым новгородская церковь по прямому указанию Александра Невского в 1240 г. День смерти Владимира, 15 июня, совпал с днем победы Александра на Неве. Религиозное сознание увидело тут покровительство святого, который и сам хоть недолго, но княжил в Новгороде. Для Александра Невского, дипломата, патриота и политика, важно было канонизацией Владимира показать киевлянам, что Русская земля жива, что величие Киева помнят и хранят на севере, что Русь помнит и хранит славу своих великих предков.

Общерусская канонизация князя состоялась только при Иване IV.

С введением христианства укрепляются международные связи Киевской Руси, она равноправным партнером входит в число государств христианской Европы, начинает широко черпать из общего для всей Европы источника культуры: византийского христианизированного наследия Древне Эллады и цивилизаций Востока. На Русь приходит общеславянская кириллическая письменность, в круге книжников киевской митрополии вырастает могучее многовековое древо русского летописания. Здесь истоки русской литературы, профессиональной архитектуры, живописи, музыкального искусства. Воспринятое христианство сливалось с народной культурой славянства, его традициями, мифологией, исторической памятью, создавая ту почву, на которой взойдут первые ростки не только русской но, в той же мере, украинской, белорусской культур.

С помощью Византии светские и церковные власти заботились о том, чтобы насытить духовный обиход крещенных магическим инструментарием новой религии. Владимир Святославович, по Ипатьевской летописи, вывез из Корсуни мощи святого Климента, епископа римского. В дальнейшем святыни потекли потоком из Византии на Русь. Так, в 1134 г. была поставлена «доска Гроба Господня», далее шли терновые венцы, мощи новозаветных деятелей и т. д.

Как только на Руси было принято христианство, сразу появляется церковная символика. Во внешнем облике и интерьере храмов не могло быть ничего случайного, так как каждая деталь несла свою идеологическую нагрузку. Церковь была не только роскошным и великолепным для тех условий сооружением, но и, что очень важно, она была доступной для народных масс. Строительство церкви всегда исходило из задачи – распространение христианского учения, влияние на духовную жизнь прихожан. Поэтому уже в Киевской Руси в храмовом зодчестве возникло многоглавие: пятиглавие – символ господства и четырех евангелистов; семиглавие – семь даров «Святого Духа»; девятиглавие – девять чинов угодников божьих; 33 главы означают 33 года жизни Христа….

Роль и значение христианства на Руси были очень изменчивы, как изменчиво было на Руси и само православие. Однако именно православие подарило Руси тысячелетнюю историю. И прав Пушкин, который сказал, что история новейшая есть история христианства, потому что живопись, музыка, в значительной мере архитектура и почти вся литература находились в орбите христианской мысли.

Комитет образования и науки Курской области

Областное бюджетное профессиональное образовательное учреждение

«Курский государственный техникум технологий и сервиса»

Внеклассное мероприятие по теме :

« Святые подвижники на Руси »

для студентов 16-18 лет

Подготовила: Прокопова Наталья Александровна,

преподаватель ОБПОУ «КГТТС»

Курск, 2017

Аннотация

Внеклассное мероприятие «Святые подвижники на Руси» предназначено для студентов 16-18 лет. Оно направлено на освоение знаний о семье как базовой национальной ценности посредством изучения русской культуры и традиций, для организации внеурочной деятельности студентов в рамках духовно-нравственного воспитания. Материал данной разработки воспитывает студентов в духе любви к Родине и уважения к культурно-историческому наследию своего народа и своей страны. Это должно способствовать социальной адаптации, выполнению ими основных социальных ролей, позитивно оцениваемых обществом.

Мероприятие содействует духовно-нравственному становлению личности, формированию таких нравственных чувств, как: совесть, долг, вера, ответственность, гражданственность, патриотизм, а также нравственного облика (терпения, милосердия, кротости, незлобивости), нравственной позиции (способности к различению добра и зла, проявлению самоотверженной любви, готовности к преодолению жизненных испытаний), нравственного поведения (готовности служения Отечеству, проявления духовной рассудительности, послушания, доброй воли).

На внеклассном мероприятии запланировано не только обращение к нравственным проблемам, но и работа над художественным словом. Студентам предлагаются различные творческие задания: тест «Незаконченное предложение», конкурс «Народная мудрость гласит», написание сочинений «Мое впечатление о «Повести о Петре и Февронии Муромских», подбор фотографий с изображением Петра и Февронии. Все это усилит эмоциональное восприятие материала.

Студенты будут развивать критическое мышление, которое прослеживается через диалог и индивидуальные задания.

Цель мероприятия: способствовать формированию интереса к истории православия, показать основы семейных взаимоотношений на ярком примере супружеской жизни Петра и Февронии Муромских.

Задачи:

Образовательные: рассказать о святых Петре и Февронии Муромских, о почитании их на Руси, о святых местах, связанных с их именами;
- развивающие: формировать у обучающихся интерес к истории своей Родины, желание изучать её традиции, развивать умение устанавливать связи между прошлым и настоящим в истории Отечества; развитие интереса к истории своей семьи, семейным традициям, культуре народа;
- воспитательные: воспитывать у обучающихся нравственные ценности, уважение к традициям своей Родины, её культурному наследию, воспитание у обучающихся отношения к семье как общенациональной ценности, основе духовности и единства народа.

Форма проведения: литературная гостиная

Форма организации: групповая

Подготовительная работа: проведение анкетирования со студентами, оформление исследовательского материала по данной теме, подготовка сообщений по теме мероприятия, подбор студентами пословиц о семье, подбор теста о семье, оформление обучающимися стенгазеты, подготовка презентаций.

Оборудование: шары, ромашки, стены класса оформлены плакатами, музыкальное сопровождение: аудиозапись песни «Гимн семьи» в исполнении группы Ин-Янь; компьютерная презентация.

Ход мероприятия:

1. Эмоциональный настрой.

Звучит песня И. Р. Резника «Гимн семье»

2. Слово преподавателя:

Семья – это святое слово,

И обижать его нельзя!

В нем наши корни, наша сила,

Наши заветные слова!

Добрый день, дорогие студенты! Я рада приветствовать вас на нашем мероприятии. Семья – самое главное в жизни для каждого из нас – это близкие и родные люди, те, кого мы любим, с кого берем пример, о ком заботимся, кому желаем добра и счастья. Именно в семье мы учимся любви, ответственности, заботе и уважению. Очень хочется узнать ваше мнение «Что такое семья», ведь через небольшой промежуток времени вы тоже станете папами и мамами, и будете зажигать свет в своих окнах.

3. Студентам предлагается тест «Незаконченное предложение».

(Студентам предлагается собрать ромашку)

1. Семья - это...

2. Мои родители - это...

3. Свет в окнах моего дома - это...

4. Радость в моей семье - это...

5. Горе моей семьи - это...

6. Вдали от родного дома я буду вспоминать...

7. Из традиций моей семьи мне хо­телось бы взять в будущую семью...

8. Мне не хотелось бы, чтобы в моей будущей семье...

9. Я считаю, что самое сокровенное желание моих родителей - это...

Преподаватель: Молодцы! Семья - это

Трудовой коллектив,

И моральная опора,

И высшие человеческие привязанности (любовь, дружба),

И пространство для отдыха,

И школа доброты,

И многообразная система отношений с родителями, братьями, сестрами, родными и знакомыми,

Мораль и вкусы,

Манеры и привычки,

Мировоззрение и убеждения,

Характер и идеалы…

Основы всего этого закладываются в семье.

В современной литературе семья определяется как:

«Малая социальная группа, основанная на любви, брачном союзе и родственных отношениях; объединенная общностью быта и ведением хозяйства, правовыми и нравственными отношениями, рождением и воспитанием детей»

Что возникает в вашем воображении, когда вы произносите слово «семья»?.. (Ответы обучающихся)

4. Слово преподавателя: Действительно, слово «семья» понятно всем, как слова «мама», «хлеб», «родина». Семья – это несколько человек, живущих вместе под одной крышей. Семья для каждого из нас – самое главное, самое нужное в жизни. У каждого человека должны быть дом, семья, родня, потому что именно здесь мы найдем сочувствие, теплоту, взаимопонимание. Каждая семья - уникальное объединение людей разного возраста, основанное на кровнородственных отношениях.

Итак, семья – это группа людей, состоящая из родителей, детей, внуков и близких родственников, живущих вместе.

У каждого из нас есть желание жить в дружной, благополучной семье, основанной на взаимопонимании и доверии детей и взрослых. Сегодня мы с вами познакомимся с основами семейных взаимоотношений на ярком примере супружеской жизни Петра и Февронии Муромских, благодаря которым фразу «и жили они долго и счастливо…» можно продолжить: «и умерли в один день» . 8 июля по православному календарю отмечается день святых Петра и Февронии Муромских, чьи любовь и супружеская верность вошли в легенды. Они почитались на Руси как покровители супружеской жизни.

- Внимание на экран. Я предлагаю вам посмотреть презентацию, которую подготовила группа наших студентов.

5. Показ презентации «Петр и Феврония Муромские»

Вопросы по содержанию презентации:

1. Понравилась ли вам история о Петре и Февронии?

2. Из знатного ли рода происходила Феврония или кем она была?

3. Что особенного она сделала для князя Петра? (исцелила его от проказы)

4. Как прожили свою жизнь Пётр и Феврония? (в любви, в верности, в согласии)

5. Как эта любовь проявилась даже после их смерти? (похороненные в разных местах они чудесным образом оказались рядом)

Свое впечатление о Петре и Февронии вы также отобразили в своих сочинениях. Зачитаем лучшие работы студентов.

6. Слово преподавателя: И чудо сотворил Господь, потому что они были верными, любили не только друг друга, но и окружающих их людей. Эту семейную пару православные христиане почитают за покровителей семьи и брака. История их романтичной любви и примерного жития дошла до нас в описаниях древнерусской «Повести о Петре и Февронии Муромских», которая была написана в XVI веке Ермолаем Прегрешным (в иночестве Еразм). В их жизни воплощаются черты, которые традиционные религии России всегда связывали с идеалом супружества, а именно: благочестие, взаимная любовь и верность, совершение дел милосердия и попечение о различных нуждах своих сограждан.

В традиционной системе ценностей православного человека семья всегда занимала видное место. Брачный союз заключается не только по желанию мужчины и женщины, а с благословления Церкви. Брак является духовным союзом, совершающимся с благословления Господа, священнодействием, особым таинством, которое несет благодать Святого Духа над семейной парой. Брак должен быть нерасторжимым: «что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Брак совершается и разрушается только волей Бога, а не желанием людей. В современном обществе среди молодежи часто можно услышать фразы примерно такого содержания: «Поженимся, а если что – разбежимся», - такое немыслимо для христианского брака, потому что твоя «половинка» предназначена тебе Богом. Венчающийся в церкви христианин осознает, что он связывает себя с супругом до конца жизни, и должен стойко переносить те испытания, которые ему выпадут в семейной жизни, в том числе и те, которые связаны с взаимоотношениями людей в браке.

Таким образом, можно говорить о том, что в основе христианского брака лежат такие духовные ценности как верность, терпение, взаимопомощь в физической и духовной жизни, честность и любовь между супругами, а также их совместная забота о духовных и материальных благах своей семьи.

Супруги, по канонам христианства, предназначены друг другу Богом и несут ответственность за свою семью не только друг перед другом, но и перед Господом, и должны любить и почитать друг друга, несмотря на жизненные испытания.

9. Памятники Петру и Февронии.

А так как семья – это непреходящая духовная ценность, то память об этих святых отражена в различных формах: картинах, музыкальных и литературных произведениях и, конечно же, памятниках архитектуры.

Историческая справка (сообщения студентов)

Цель памятников заключается в «создание положительного образа семейных ценностей, верных и целомудренных отношений, любви и преданности в браке, рождение и воспитание детей в духе любви к Родине». Предполагается, что молодожёны будут возлагать цветы к подножию памятников.

Первый памятник Петру и Февронии был установлен в древнем Муроме (скульптор Николай Щербаков). Открыт памятник 8 июля 2008 года, в День Памяти Петра и Февронии Муромских. Место установки - перед зданием муромского ЗАГСа. Скульптурные композиции «Святые благоверные Пётр и Феврония Муромские» устанавливаются и в других российских городах с 2009 года. Установки приурочиваются к 8 июля – празднованию Дня Петра и Февронии. Ну а сейчас памятники Петру и Февронии устанавливаются по всей стране. В том числе и в Курске.

В Курске на площадке перед ЗАГСом Сеймского округа также установлен памятник благоверным Петру и Февронии Муромским.

Исторический факт, что Петр был Муромским князем и что он полюбил простую крестьянку. Гордые муромские бояре, для которых было унизительно, что их князь женится на простолюдинке, были против этого брака. Петр даже был вынужден удалиться из города. Но потом все это уладилось, - поясняет митрополит Курский и Рыльский Герман.

Автором скульптуры является Святослав Третьяков. Именно его проект был признан самым лучшим из 10-ти вариантов памятников, представленных на творческий конкурс. Как признался сам скульптор, он очень долго разрабатывал эту композицию, учитывая специфику территории и пожелания общественности.

Много смотрел икон, много смотрел в интернете памятники, которые уже были посвящены Петру и Февронии. И хотелось сделать что-то свое, чтобы не повторяться. Хотелось сделать просто, чтобы не перегружать орнаментом. Крест - это символ православия. Поэтому такая композиция и получилась, - рассказывает Святослав Третьяков, автор памятника.

Сразу же после открытия новый памятник освятил митрополит Курский и Рыльский Герман.

- Прослушав эти исторические сведения, можете ли вы привести пример супружеской пары, которые вызывали бы у вас восхищение, удивление, на которые могли бы равняться молодые семьи.

7.Итоги анкетирования.

Готовясь к сегодняшнему мероприятию, вы заполняли анкету «Мои ценности или без чего я не смогу быть счастливым (ой)»

По итогам анкетирования можно сделать такой вывод: семья для каждого из вас – самое главное, самое нужное в жизни. По итогам анкеты из четырнадцати предложенных ценностей 49% опрошенных поставили СЕМЬЮ на первое место. А если в семье царит взаимопонимание и лад, доверие и тепло – это настоящее счастье.

Какие проблемы мешают стать семье счастливой?

(Примерные ответы студентов: денежные, непонимание, конфликты и т.д.)

Есть ли примеры идеальной семьи в литературе?...Ответы обучающихся.

Одному человеку нелегко прожить. Самое большое богатство в жизни каждого человека – это его семья. Лев Николаевич Толстой сказал: «Счастлив тот, кто счастлив у себя дома».

Недаром сложено так много пословиц и поговорок о семье…

Какие знаете вы? Проверим. Предлагаю поучаствовать в конкурсе «Народная мудрость гласит».

8 . Конкурс «Народная мудрость гласит».

О семье много пословиц и поговорок. Давайте вспомним их. Вам надо поправить то, что будет неверно сказано.

– Не родись красивой, а родись богатой (счастливой).

– Любовь – кольцо, а у кольца нет проблем (начала нет, и нет конца).

– У семи нянек дитя в доглядке (без глаза).

– Милые бранятся только по пятницам (тешатся).

Ведущий:

А теперь продолжите пословицу.

– Гость на пороге – счастье в … (доме).

– Дом без хозяйки … (сиротка).

– Дом вести … (не бородой трясти).

– Яблоко от яблони … (не далеко падает).

– Чем богаты, … (тем и рады).

– В гостях хорошо, … (а дома лучше).

Какие пословицы вы знаете о семье?

Семья в куче – не страшна и туча.

Не нужен и клад, когда в семье лад.

Когда семья вместе, и сердце на месте.

Где любовь и совет, там и горя нет.

Хоть тесно, да лучше вместе.

С милым рай и в шалаше.

Живут душа в душу.

10. Заключительное слово преподавателя :

- День памяти святых Петра и Февронии Муромских - День семьи, любви и верности - очень добрый и красивый праздник, который быстро обрёл популярность в нашей стране. Конечно, жизнь с тех времен, когда жили Пётр и Феврония, изменилась, но остались и вечные ценности, к которым относятся Семья, Любовь, Верность. Эти общечеловеческие ценности очень важны в нашей жизни. Семья дает человеку любовь, поддержку, стабильность и радость. Нам следует стремиться к идеалам, о которых напоминает нам этот праздник. Мы должны брать пример с этих святых, семейная жизнь которых стала идеалом супружества, любви и верности.

Чем обогатила вас история Петра и Февронии?

О каких вечных ценностях заставило вас задуматься о этом мероприятие?

Почему Петр и Феврония особо почитаемы Православной Церковью?

Почему они причислены к лику святых?

Какой урок они преподносят нам?

Я хочу вам пожелать, чтобы ваш жизненный путь был освящен светом благодатной любви великих святых Петра и Февронии. Спасибо, всем большое за участие в нашем мероприятии.

АНКЕТА

Задание: Из перечисленных ценностей выберите наиболее важные по вашему мнению. Расставьте приоритеты по степени возрастания.

«Мои ценности или без чего я не смогу быть счастливым (ой)»

5. Образование

6. Умение трудиться

8. Здоровье

9. Веселые компании

10. Вкусная еда

11. Красивая и модная одежда

12. Квартира